Интернат

Зато на будущее у нас так и повелось; Гусев — крупно и чопорно величал меня Алексей Васильевич. И никак иначе.

* * *

В обеденный перерыв вновь собрались в кабинете по технике безопасности. Распределили захваченную из интерната провизию — банка кабачковой икры и булка хлеба на четверых — и принялись обедать. Сколько этой икры съели за интернатские годы; нам отпускали ее сухим пайком, когда мы ехали на подсобное хозяйство, частенько давали на завтрак или на ужин и теперь — на обеды в кабинете по технике безопасности. Банка на четверых! — железный закон военного коммунизма. И все равно она так и не надоедала нам. Как и тот хлеб — булка на четверых (а хлеб в неурожайный год был со странным для наших хлебных мест названием «забайкальский» — и столь же странного, непросеянного вида)… Надоедает, когда тебе достается больше, поровну — не надоест.

Обедали, обмениваясь мнениями о своих новоиспеченных учителях, когда дверь кабинета отворилась, и вошел Алексей Васильевич. Мы сидели на полу, так нам было удобно, а Маслюк стоял в дверях, длинный, нахохлившийся, загнутый сверху в целях совершенствования технологии ремонта коленчатых валов… Поискал глазами меня:

— Ты мне нужен, Гусев, пойдем…

Спускались с ним в цех по железной, залитой соляркой лестнице. Маслюк шел впереди, осторожно, по-стариковски придерживаясь за колеблющиеся перила, и, не оглядываясь, что-то недовольно бубнил под нос:

— Нечего отделяться… Единоличник, едри его пять! — разобрал я, ничего толком не понимая.

Пришли к нашему рабочему месту. Он вытащил из тумбочки брезентовую, несшую все следы нестерильного производства сумку, разложил на железном, грубо сваренном столе, который предназначался для железа, а не для еды, яйца, хлеб, лук, сало, поставил бутылку молока. Впредь он будет вынимать из своей измочаленной, как кошелек скупца, брезентовой сумки не одну, а две бутылки с молоком или кефиром, смотря по временам года. Если лето — с кефиром, потому что молоко до обеденного перерыва не выдерживало, скисало. Я выдерживал, хотя, каюсь, меня подмывало заглянуть в сумку пораньше: Маслюкова старуха взяла за обыкновение подкладывать в нее чего-нибудь сладкого, дразнящего, чего, думаю, не делала последние тридцать лет. Железный Маслюк, по-моему, и ел всю жизнь что покрепче (как и пил!), понадежнее, пожелезнее: сало, хлеб, лук… Набор слесарных инструментов. А тут — потакал. Что-то недовольно бурчал под нос, но все равно потакал.

Плата нам не полагалась, но Маслюк в день аванса или зарплаты на полном серьезе отсчитывал пять-шесть рублей и буквально всучивал их мне. Двумя жесткими, костлявыми пальцами всунет в нагрудный карман моей сорочки эту денежку — как насквозь проткнет: «Заработал, Гусев!» Делал это прилюдно, но что-то последователей у него я не видел. Никто из других учителей никаких всучиваний ученикам не производил — не думаю, что из-за чрезмерного сопротивления последних. Пожалуй, я влетал Маслюку в копеечку не только из-за этих плат. Без меня он работал бы молча. А значит, и сделал бы больше, и лучше бы заработал…

Я сказал, что жизнь поправляла Учителя, а тут пока никакой поправки нет. Один — идеалист, и другой, получается, идеалист… Рассказываю, собственно говоря, ради одной-единственной фразы, хочется помягче подвести к ней читателя. Но прежде чем написать ее, все-таки надо сообщить еще одну предысторию этой фразы, ее предпосылку.

Когда учились в десятом классе (а тогда, повторяю, был еще и одиннадцатый), старшие классы в интернате решено было расформировать. Сделать его восьмилетним. Процесс расформирования старших классов проходил болезненно. Многих из нас на год, а то и на два раньше привычного срока ставили перед самостоятельным выбором: другой интернат, детский дом — для тех, у кого не было родителей, вечерняя школа или родня, у кого она, разумеется, была. Все годы мы рвались к самостоятельности, удирали в нее, а тут вдруг спасовали. Растерялись. Я тоже был на перепутье: в детский дом идти не хотелось (в семнадцать-то лет!), к родственникам тоже. Заикнулся об этом Маслюку. Тот подумал и сказал:

— Иди на завод — в тепле работать будешь.

«В тепле работать будешь» — это и есть ключевая фраза.