Интернат

Потом дочка снялась из-за стола, чмокнула мать в щеку, махнула нам с Иваном Васильевичем рукой и побежала, насколько ей позволяли кирзачи, к калитке, за которой рядом с грузовиком Ивана Васильевича приткнулся пыльный, приморенный, на кузнечика похожий мотоцикл «Ковровец». Мотоцикл чихнул, застрекотал, облако пыли поднялось за калиткой и, подхватив девчонку, понесло ее по улице. «Гидромелиоратор» — вот и еще одно чужестранное слово прикатило в наше село: в обличье Катиной дочки и ее слабосильного кузнечика. Сегодня она принимает первый орошаемый участок — о нем и рассказывала матери. Отвоюет ли она Николу у засух, а значит, у смерти? — во всяком случае в драку кинулась очертя голову. Как будто Сивка-бурка, Росинант под нею, а не это казенное насекомое.

Уже обед наш переходил в ужин, уже Катя рассказала мне о всех других своих детях; и кто где учится, и кто где работает, а я все никак не мог улучить минуту, чтобы сообщить ей о смерти Учителя. Момент не подворачивался. Или не поворачивался язык, хотя как раз на переходных этапах — от обеда к ужину, от трезвости к противному состоянию — языки-то и развязываются больше всего. Вот даже Иван Васильевич разговорился: мол, ты все-таки того, не забывай, что у тебя есть свое село. Родина…

А когда наконец сказал, руки у Кати остановились и медленно, удивленно пошли к глазам. Вспомнилось ее давнее-давнее, из детства: «Что же делать?..»

Слов этих она уже не сказала. Просто села наконец-то за стол — как будто на бегу остановилась, как будто дыханье перевела — и, подперев щеку, слушала все, что я мог рассказать ей о его смерти. О его могиле, что, как маленькая женская грудь, нежно и глубоко, по самую макушечку деревянного креста, упрятана за теплую пазуху русских северных снегов. О нем. А значит, и о нас, его учениках.

Что делать?

Жить.

1975–1979 гг.