Император-гоблин

Майю нервировало присутствие капитана Ортемы, которого он прежде не видел без солнечной маски рыцаря Анмуры; он даже представить себе не мог, что когда-нибудь ему придется разговаривать с капитаном. Майя знал, что его зовут Верер Ортема, что родом он из восточного Ту-Тетара, и что среди его предков были гоблины. У него была не такая темная кожа, как у Майи, у нее был лишь слабый сероватый оттенок, но смешанное происхождение выдавали черные волосы, а глаза под густыми бровями были такого насыщенного оранжевого цвета, что казались красными. Прежде чем занять должность при дворе, Ортема участвовал в нескольких кампаниях против варваров Степей Эврессай и носил на лице напоминания о войне: один шрам пересекал лоб, второй тянулся от одной скулы к другой через переносицу. Несмотря на то что капитану было почти шестьдесят, он держался прямо и двигался энергично, как юноша.

Жена капитана была совсем юной; она была на голову ниже Майи и, судя по покрою светло-розового платья, носила ребенка. Он подумал, что ему, вероятно, следовало бы немного утешиться, видя, что в зале есть кто-то, напуганный сильнее, чем он сам. К несчастью, по этикету императору надлежало говорить первым; это правило нередко нарушали на вечерах у Нуревиса, но, взглянув в холодные блестящие глаза Лантевеля, он понял, что здесь снисхождения не будет. Майя, как всегда, заранее попытался подготовить список безобидных тем, с которых можно было бы начать разговор, но сейчас они казались ему неуместными и жалкими, словно попытки мышонка завести беседу со стаей голодных кошек.

Молчание становилось неприличным. Майя в отчаянии огляделся по сторонам, надеясь найти предмет для непринужденной беседы, и обратил внимание на украшавший одну из стен гобелен. Он был сравнительно небольшого размера, вышивка выцвела от времени, но Майя безотчетно шагнул вперед.

– Мы просим нас извинить, – начал он, не в силах оторвать взгляда от искусно вышитых лоз и странных круглых цветов. – Но не скажете ли вы нам, что это за гобелен? Наша матушка вышивала похожие узоры.

– Вот как? – со странной интонацией переспросил маркиз Лантевель. – Это свадебная накидка из Кседо, датируется временем правления императора Сорчева.

И, прежде чем Майя успел спросить, он добавил:

– То есть она изготовлена за шестьдесят или сто лет до того, как Эдревенивар Завоеватель пересек Истанда’арту.

Майя шагнул ближе, чтобы лучше рассмотреть вышивку в застекленной рамке. Она была покрыта пятнами и местами потерта; некогда яркие цвета потускнели, алый почти невозможно было отличить от синего, а желтый – от зеленого. Однако алые нитки еще кое-где сохранили пурпурный оттенок, желтые превратились в нити цвета тусклого золота, синие поблескивали, как сапфир. Ченело использовала два оттенка зеленого для того, чтобы разграничить свет и тень, но было сложно сказать, делала ли то же самое вышивальщица этой накидки несколько веков назад.

Лантевель спросил:

– У вас есть вышивки императрицы?

– Нет, – ответил Майя и заставил себя повернуться лицом к хозяину. – Все ее личные вещи были сожжены после ее смерти. Мы считаем, что это было сделано по приказу нашего отца.

– Он не оставил вам ничего на память о ней? – осведомился Пашавар. Он употребил ритуальное слово «улишената’ан» – знак памяти об умершем.

– Нет, – ответил Майя. – Возможно, он счел, что мы были еще слишком малы и не нуждались в этом.

Пашавар невежливо фыркнул, и жена сурово взглянула на него.

– Ни один из родственников и придворных, знавших вашего отца, – заговорила она, – не одобрял этот брак. В этом не было вины императрицы Ченело, никто не мог сказать о ней ничего дурного. Ему просто не следовало жениться на ней. Императрица Паджиро первой осудила бы его поступок.

– Третья императрица была близкой подругой нашей супруги, – объяснил Пашавар.

Капитан Ортема издал звук, который Майя принял бы за печальный вздох, если бы речь шла о ком-то другом.

– Можно называть кого-то своим другом, любить его, волноваться за него и в то же время осуждать его поведение. Мы всегда считали, что император поступил неразумно, обращаясь с вами как с преступником, ваша светлость, поскольку подобное отношение порождает ненужное недовольство. Нам известно, что лорд Пашавар настоятельно советовал ему забрать вас в столицу.

– Когда ваша матушка скончалась, – подтвердил лорд Пашавар, – когда вам исполнилось тринадцать, а потом шестнадцать лет. Но он не слушал нас.

– Он всегда был очень упрямым, – добавил Лантевель. – Это у вас в роду.

«Эдрехасивар Упрямый», – так сказал Ксевет.

– Мы думали, – вступила в разговор дач’осмин Лантевин, – хотя, возможно, это лишь наши фантазии… Мы предполагали, что, думая о вас, он вспоминал не вашу матушку, которую он совсем не знал, но тосковал по императрице Паджиро и их мертворожденному ребенку. Им двигала не злоба и не жажда мести. Он страдал.

«Мерзкое отродье выглядит точь-в-точь, как его мамаша».