Император Бубенцов, или Хромой змей

Шкафы постепенно пустеют. Всё шире прорехи там, где стояли некогда собрания сочинений. Профессор иногда подходит, оглядывает, прислушивается к себе. Внутри никаких изменений не чувствует. Как будто не убыло ничего из духовного багажа. И вместе с тем с каждым разом всё легче и легче становится разлучаться с очередным автором.

Жена как-то упомянула Марселя Пруста, а он глядит бараном, моргает только. С тех пор она остерегаться стала, избегает разговоров на литературные темы. Всё больше теперь про акции, евроремонт, расходы. Темы актуальные. Купили новую квартиру, машину, дачу, квартиру дочери. Запросы растут, деньги тают. Кредиты душат.

– Вот тут у вас дальше натяжка будет, – перебил Бубенцов. – И знаете, в чём?

– Знаю, – сказал Покровский. – Знаю, что вы хотите сказать. Вершины мировой культуры… Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Чехов, Толстой… Всё настоящее и великое нельзя отдать ни за какие деньги.

– Вы верно отгадали. Не отдаст главного своего духовного скарба.

– А вот погодите, – усмехнулся профессор. – Дочка любимая – вдруг занемогла. Болезнь редкая, лечение за границей. Миллион срочно требуется! Стоит жизнь любимого человека всей великой литературы?

– Всё отдаст! – сказал Бубенцов, вспомнив о Вере.

– Вот видите! Есть только одна книга, которую нельзя отдать! – сказал профессор. – Мы ошиблись в самом начале. Когда назвали духовным багажом то, что на самом деле является всего лишь душевным.

– В чём разница?

– В том, что духовное – свято! А художественная литература живёт страстями. Образно говоря, питается плодами с древа познания добра и зла. Падалицей.

– Это вы хорошо сказали, – усмехнулся Бубенцов.

– Благодарю вас, – усмехнулся и профессор. – Добавлю только одно: хорошая книга должна проветривать душу. Литература должна как-то помогать совести. Ну а совесть – это то, что точнее всего подсказывает: правильно – ложно, лучше – хуже, красиво – уродливо. Благословен поэт, наполнивший душу морозом и солнцем! Проклят художник, сотворивший мерзость. Лучше бы и вовсе не заглядывать в созданный им ад. О, недаром сказано в Писании: «За каждое слово придётся дать ответ!»

– Я знаю силу слова, – встрял Ерошка. – Слово может поменять человека.

– Истинно так! Но хочу подчеркнуть, что слишком многие книги написаны в соавторстве с дьяволом. Заигрывание с тёмной силой ничего хорошего не сулит. На этом споткнулся мой сын. А ведь писатель был поистине с проблесками гениальности!

Опять «мой сын»! Бубенцов тотчас вспомнил о том, что имеет дело с человеком вполне сумасшедшим, опять соскочившим на свой «пунктик». А потому постарался придать своему лицу самый естественный, простодушный вид. Ведь в подобных ситуациях, как справедливо он полагал, главное – не раздражать больного.

– Есть у них там… – Афанасий Иванович указал пальцем в пол. – Там ведь тоже принцип иерархии. Самые мелкие твари терзают людей обычными страстями. Пьянства, лени, курения. Воровства, обжорства и так далее. Наркомании. Но бывает, приходит оттуда некто, который имеет силу освободить человека от всех этих мелких страстей.

– Вы уверены, что приходил? И предлагал освобождение?

– Да. Мой сын получил избавление. Написал роман. Но, увы, сыграл в нём на стороне дьявола.

Бубенцов молчал и смотрел на профессора очень внимательно. По всей видимости, в мозгу Афанасия Ивановича снова что-то перещёлкнуло, замкнуло.

– Я говорил ему! – профессор Покровский сверкнул безумным взором. – Спорил, доказывал. Приводил цитаты апостолов, святых отцов. Но бесполезен был этот спор, бессмысленны цитаты, потому что он и сам знал!

Покровский уронил бессильные руки.

– А ведь я учил, – продолжил старик через минуту. – Нельзя человеку связываться с демоном! Ни проблеска света нет в нём, а только непроницаемая, абсолютная, сплошная тьма!

– Но то, что написано, уже, к сожалению, непоправимо. Ваш сын, как вы утверждаете… давно умер. А значит, ничего уже нельзя исправить, переделать, загладить, вычеркнуть!

– Да, все завязки здесь. На земле, – сказал Афанасий Иванович, нахмурившись, скользя глазами по занавеске, как будто высматривая что-то за окном. – Там только логическое продолжение. То, что не начнётся в этой жизни, на земле, там – уже не начнётся никогда. Никогда.

– Странно, что мало кто об этом пишет.

– Литература, друг мой, редко заглядывает в небо. Впрочем, я уверен, что последний роман века как раз окажется попыткой заглянуть туда. Но вряд ли автор найдёт слова для выражения увиденного. Дело в том, что, если человеку открывается истинная картина устройства мира, значит, он уже там, на той стороне. За горизонтом. На той стороне, откуда слова не доносятся. Человек этот – мёртв.

Профессор стал тихо отъезжать к окну в своей коляске. Всё дальше, дальше, дальше…

– А я вот думаю, как же человеки отваживаются? Против неба действовать. Шлягер тот же. Стойте! – крикнул Бубенцов, опомнившись. – Не уходите! Стойте же! Умоляю вас!