Император Бубенцов, или Хромой змей

Ссуда потребовалась год назад, когда Афанасий Иванович тяжело заболел нефритом и стал слепнуть. Неведомо как узнали об этом совершенно посторонние, но доброжелательные люди. Бритые, вежливые, принялись они виться вокруг, ласково увещевать. Подсказали даже банк, где всё устроено не по законам наживы, а основано на принципах «чести и совести». Никаких иных выходов не оставалось, профессор связался с банком, долго говорил с ласковым и знающим человеком по фамилии Ян Кузьмич. В тот же день курьер доставил бумаги, профессор подписал. Что-то там в контракте оговаривалось мелким шрифтом, какие-то обязательства. Эти малозаметные буковки, которые и здоровыми-то глазами рассмотреть трудно, привели к тому, что через год долг стал неоплатным. Так подло и хитро было всё устроено, что проценты рождались уже сами из себя, множились и питались собою.

Явились в известное время те же доброжелательные люди. На этот раз были немногословны и выбриты не столь чисто. Деловито осмотрели квартиру. Их сопровождали представители власти, а за спинами представителей маячили мутные «понятые». Командовал массовкой длинный хромой тип в круглых очках на волчьем носу, со стетоскопом на груди. Профессор, едва взглянув на хромого, понял, что перед ним никакой не доктор, а генерал. Который зачем-то маскировался под обыкновенного медработника, причём делал это неумело. Выглядывали из-под белого халата полинялые брюки с красными лампасами, заправленные в хромовые сапоги.

Судя по выражению длинного лица «доктора», по блеску маленьких, близко посаженных глаз, он был весьма доволен происходящей реквизицией. Именно он вытащил из саквояжа гербовую бумагу, в которой профессор механически расписался против галочек. Дело совершилось. Два нотариуса поставили внизу лиловые штемпели.

– Поздравляю, господин профессор! – Самодовольная ухмылка показалась на толстых губах «доктора». – Не узнали! Столько лет прошло. Да, впрочем, оно и не диво при вашей-то болезни.

Профессор поднял глаза, прищурился, долго и пристально разглядывал склонившееся к нему смутное лицо, наконец неуверенно произнёс:

– Шлягер? Неужели? То-то я как будто…

– Адольф Шлягер, – уточнил «доктор». – Некогда, если вы вспомните, возжаждал свободы и был отчислен из Академии. Низринут, так сказать, с небес на землю. А ныне, сами видите…

Сложил гербовую бумагу и, сохраняя на лице своём скверную ухмылку, откланялся и удалился. Толпа же осталась и с полчаса ещё бродила по квартире, разглядывая имущество, трогая статуэтки, обмениваясь неодобрительными репликами. Количество книг приводило понятых в изумление и некоторое негодование…

2

Когда Бубенцов показался на лестничной площадке, понятые уже выходили из дверей, негромко переговариваясь. Бубенцов пропустил комиссию, вошёл в прихожую. Высокая двустворчатая дверь в комнату профессора была чуть приоткрыта. Электрический свет пробивался сквозь щель, узкой полосой лежал на паркете. Ерошка осторожно потянул дверь, просунул голову вовнутрь. В нос ударил резкий запах эфира и валерьянки.

Посередине комнаты спиной к нему стояло кресло-каталка. Торчала лысая голова профессора. Аграфена Габун, наморщив брови, накапывала успокоительное лекарство в мензурку. Казённый белый халат тесно облегал её фигуру. Аграфена повернула к Бубенцову лицо, равнодушно оглядела, снова занялась профессором.

– Книги ваши мы не выбросили на помойку. Наоборот, увязали в красивые пачки, – терпеливым голосом поясняла она. – И когда вы успели столько накупить? Вы чем вообще по жизни занимались?

– Преподавал греческий язык. Ну и по мелочи… Перевёл с латыни на русский труды блаженного Августина.

– Весь вред от книг. Надо избавляться. А то ведь так и помрёте с психологией совка. – Аграфена сунула в руку профессора мензурку. – Вот, выпейте.

Пошла к выходу, оттеснила тугим плечом Бубенцова и, протискиваясь мимо, неожиданно пожала руку. Бубенцов в немалом смущении отступил, застыдившись интимного прикосновения.

Кресло развернулось.

– Ну, здравствуйте! Я же говорил, что мы обязательно увидимся в самом скором времени.

Бубенцов поразился тому, с какой терпеливой покорностью старичок-профессор принимал удар судьбы. Ведь знал же он, что навсегда теряет своё гнездо, в котором прошла вся его земная жизнь. И эта невозможная, эта открытая, эта благожелательная улыбка.

– Здравствуйте, Афанасий Иванович! – Ерошка наступил на домотканый половичок, приложил руку к груди. – Вы не подумайте, что я всё это устраивал.

– Знаю, – твёрдо сказал Афанасий Иванович. – Тут сам Адольф Шлягер плетёт интригу… Явился намедни.

– Вы знаете Шлягера?

– Лучший мой ученик. Отчислен был с кафедры богословия Академии. Переменился так, что едва можно узнать.

– Этот Шлягер и вокруг нас с Верой вьётся. Плетёт интриги.

– Его манера. В прошлый раз именно он подослал ко мне негодяя. С целью внушить неприязнь к вам. Нашёл и завербовал подонка, похожего на вас как две капли воды.

– Кошмарный мой двойник?