Император Бубенцов, или Хромой змей

– Это абстрактно. Но если вы представите на месте забулдыги себя, или, как вы выражаетесь, свою самость, – то всё сразу встанет на места, – сказал Афанасий Иванович. – Выстроится правильная иерархия. Вам откроется истина о цене человеческой души. Каждый человек – единственный и неповторимый шедевр Бога! Уж они-то цену эту очень хорошо представляют! Они умеют оценивать подлинники!

– Поэтому взамен предлагают славу, деньги, власть?..

– Ничего они не предлагают, кроме пустоты!

– Понимаю вашу логику! Какая может быть самодержавная власть, если получаешь её из лап того, кто владеет тобой? Абсурд. Не так ли? Но я иду на эту жертву. Я принимаю вызов!

– «Царства мира дам, если, пав, поклонишься мне!» – тихо напомнил Афанасий Иванович.

– Ерунда! Я всё обдумал. Сделаю вид, а поклоняться не буду. Встану во главе народной монархии! Это ж какую пользу можно извлечь, сами подумайте! Благоустроить страну! Я вот в Ордынском районе успел дорогу отремонтировать. От Прудков до хутора Большие Луга. Вот что значит власть! Я, к слову, уже наметил кое-какие важные государственные реформы…

Голос его звенел. Он, конечно, понимал, что, с обывательской точки зрения, выглядит совершенным сумасшедшим. Но никаких неудобств от этого не испытывал, наоборот, чувствовал себя на редкость естественно. Как, предположим, птица в воде или рыба в облаках. Профессор Покровский очень внимательно и, кажется, с большим состраданием глядел на Бубенцова.

– Иными словами, вы задумали соорудить рай на земле?

– В отдельно взятой стране, Афанасий Иванович! – поправил Бубенцов и ещё раз произнёс с нажимом: – В отдельно взятой! У меня все будут богаты, сыты, обеспечены.

Афанасий Иванович недоверчиво покачивал седою головой.

– Бедность устраним, – пообещал Бубенцов. – Утрём всякую слезу.

Подумал и добавил:

– У всех будет много различных вещей!

– Да. Всё устроено именно так. Мир завоёвывается пошлостью, – сказал профессор тихим, несколько усталым голосом. – Пошлостью. А вовсе не доблестью и не силой оружия. Ибо главное свойство «князя мира сего», как известно – пошлость. Но в этом и состоит роковой изъян самого верного плана завоевания мира. Как только они завоюют мир, он автоматически потеряет цену.

– Потеряет цену?

– Именно так. Пока мир не завоёван, он ещё кое-что из себя представляет. В смысле хотя бы творческом. Но как только они поставят последнюю точку и скажут: «Ну, наконец-то! Вот он, мир. Мы добились своего!» – так тотчас с разочарованием обнаружат, что вместо подлинника, божественного оригинала, у них в руках всего лишь ничего не значащая подделка, тень. Пустая ссохшаяся оболочка. Вроде какого-нибудь серого осинового гнезда.

– Мёртвый кокон от бабочки. Я видел в детстве.

– Из мира уйдёт творческая сила. – профессор продолжал тем же ровным лекторским тоном. – Сила, способная изменить человека. Две вещи вдохновляют человека, дают ему решимость переменить что-то в себе – религия и поэзия.

– Ну, хорошо! – Бубенцов обрадовался тому, что тон разговора переменился, оторвался от быта и взмыл в философскую высоту. – Положим, они хотят овладеть миром. Убрать из него творческую силу. Но я-то им для чего?

– У вас оказалась нужная им кровь. Подлинная царская кровь. Это серьёзные люди. Копиями не интересуются. Они могут себе позволить только подлинник.

– Стоп! – крикнул Ерошка. – А Бубенцов-то! Рюрик понятно, от Рура. Прадед мой Рур! Но Бубенцова куда вы денете?

– Гогенцоллерн, – твёрдо и холодно сказал Покровский. – Чувствуете созвучие? Понятно теперь вам, откуда растут рога?

– По-вашему, это убедительное созвучие?

– Сами разве не слышите? Бубен-цо! Гоген-цо!

– Вон как! Бубен-цо! – с удовольствием повторил Ерошка. – Гоген-цо!

– А теперь слушайте меня очень внимательно. – голос Покровского возвысился, зазвучал мерно, торжественно. Как будто обращался не к Бубенцову, а читал проповедь с церковного амвона. – Вы спрашиваете, для чего вы им нужны. Мёртвым духам нужна живая кровь, нужен подлинник. Предтеча мирового царя должен быть настоящим. Без оригинала невозможно существование копии. Только подлинник может породить отражения и повторения. Только подлинник даёт жизнь пародиям, копиям, иллюзиям и аллюзиям. А никакого иного подлинника, кроме Бубенцова Ерофея Тимофеевича, у них нет!

– Бубен-цо! – смеясь и радуясь, повторил Ерошка. – Гоген-цо!

– Не обольщайтесь! Запомните на прощание то, что я вам говорил, – произнёс профессор особенным тоном, каким никогда до этого не пользовался. – Одна жизнь маленького человечка, умноженная на вечность, неизмеримо больше и дороже, чем весь этот растленный мир!

– Бубен-цо! Гоген-цо!

Профессор Афанасий Иванович Покровский привстал на каталке, слёзы показались на его глазах.

– Засим прощайте, дорогой друг! Вас уже заждались мучители. Матушка, попрощайся с Ерофеем Тимофеевичем. Человек завершает свои прощальные визиты. Впрочем, до скорой встречи там!

– До скорой встречи там! – не задумываясь, кивнул Бубенцов. – Там-там-тарам…