Император Бубенцов, или Хромой змей

Бубенцов протискивался меж животов, локтей, спин, извинялся, поглядывал по сторонам. Мелькнул в толпе, кажется, Шлягер. Да и как ему не быть здесь, большому любителю поглазеть на чужую смерть? И точно, вильнув своим длинным телом раз и два, Шлягер пролез сквозь гущу народа, оказался рядом со вдовой.

Принято считать, что окончательный итог жизни подводит смерть. Принято также считать, что из всех разновидностей смертей наилучшей является внезапная. Желательно, чтобы во сне, чтобы не мучился. То, что Джива не мучился, Бубенцов узнал, подобравшись поближе, притаившись за спиной Шлягера.

– Колбаски сырокопчёной попросил, – тихо говорила вдова. – Среди ночи. Пока на кухню ходила, вернулась – а он уже. Кухня-то далековато, минут двадцать ходу туда-обратно.

– Кончил земное поприще? Сострадаю. Прими мои надгробные рыдания.

Шлягер вытащил большой в красную клетку платок, глухо порычал в него, сморкаясь. Быстрыми глазами обшарил гроб.

– Эх, Роза, Роза, – укоризненно зашептал он. – Двадцать девять тысяч! «Найт»… Чистая кожа! Зачем? Смысл?

– А куда их? – пожала плечами вдова. – Не снимать же теперь.

– Если неприметно сдёрнуть, а? При последнем целовании. Когда крышкой накрывать будут. Мой размер, вот что обидно! А впрочем… Так и не поел колбаски-то?

– Даже не надкусил, – вздохнула вдова, поднесла батистовый платочек к сухим глазам.

– Не надкусил… – Шлягер назидательно поднял брови, с печальным выражением лица покачал головой, помолчал, затем продолжил: – Вот-вот. Это и обидно. А туда уж не передашь. Там уж не вкусишь. Колбаски-то. Никак. Отъел, как говорится, своё.

Спрятал платок в карман, снова оглядел гроб.

– Шею, пожалуй, прикрыть. Грим гримом, а всё-таки странгуляционная полоска выдаётся. – Шлягер выступил вперёд, склонился над гробом, поправил узел пышной косынки, повязанной на шее покойного, снова отступил ко вдове.

– А и чёрт с ними, с кроссовками! Тебе идёт, Роза. В чёрных-то шелках. – Шлягер погладил вдовицу по широкому заду. – Отпевание было?

– Да? Считаешь, идёт? – Роза переступила с ноги на ногу, сбрасывая ладонь Шлягера со своего крупа. – Наверно, было. Пели что-то, дымом кадили.

– «Упоко-ой, Го-осподи, душу усо-о-пшего раба Твоего…» – скороговоркою тихо пропел Шлягер. – Это пели? Любимая моя мелодия.

– Да, кажется, был похожий напев.

– «У-у-покой, Го-о-осподи-и…» – затянул Шлягер погромче, и близстоящие стали озираться на него.

Вдова одёрнула за рукав.

– Личность масштабная. Была… – Шлягер вздохнул, помахал рукою перед лицом, как будто крестясь. – Царствие ему. Хотя нет. В рай-то, если объективно, малая часть народа попадает. Процентов пять – семь. Остальные в отсев. – Шлягер указал пальцем в мозаику пола. – А вообще, всё к лучшему. Своё взял от жизни. Изюм из булки выковырял.

– Сорок семь через месяц было бы.

– Вот-вот. Лучшую часть жизни отъел. Сердцевину, так сказать. Самый мякиш ухватил. А поживи дальше – одно горе. Одышка, гемморой… Болезни, операции.

– Всё равно как-то жалко.

– Всё к лучшему. Недвижимость по закону… наша недвижимость!

И тут запели то, о чём спрашивал Шлягер у бестолковой вдовы. Высоким тенором возгласил священник:

– Поко-о-ой, Го-о-осподи, душу усо-о-опшего раба-а твоего-о…

И повторил трагическую песнь весь хор церковный. Наполнился дивными звуками храм до самых дальних уголков. Встрепенулся под куполом сонм ангелов белых. Отозвались с неба чистые, радостные голоса.

Ерошка тянулся, выглядывал из-за спин. Торчал выдающийся из гроба острый нос покойного. То, что лежало там, не было Дживой. В гробу лежала неподвижная смерть. Не было больше нигде в мире никакого Дживы. А была холодная, как бы восковая, копия. Вылепленная для страха в натуральную величину. Где же человек? Где теперь блуждает то, что составляло когда-то его личность, его жизнь, его самость? Ерошка почувствовал вдруг, как ум, начав цепь рассуждений, вдруг остановился, оцепенел. Ум не желал идти дальше, не хотел продолжать, углубляться в главнейший вопрос. Не хотел исследовать единственный по-настоящему важный вопрос, касающийся буквально каждого из живущих на земле. Вопрос, с которым всякий человек должен разобраться максимально полно. Вечный вопрос о том – будет ли жизнь твоя продолжаться после физической смерти? Сохранится ли твоя неповторимая, твоя бесценная личность? Самость!

Смертью раздирается человек на две части: отдельно душа, отдельно тело. Или не существует души? Из чёрной, бездонной ямы, из которой неведомо каким образом появился живой человек, он спустя какое-то время просто переваливается в другую, такую же чёрную, бездонную, яму, откуда нет возврата.