Император Бубенцов, или Хромой змей

– Сон про чёрную жабу. Жуть! Это значит, что у Рудольфа Меджидовича во время встречи с Завальнюком случится удар. – Настя весело взглянула на Бубенцова. – Припадок задушья. Ещё говорят «грудная жаба».

Густой еловый запах заполнял весь приёмный покой. Бубенцов чихнул.

– Кто такой господин Завальнюк?

– Вы не догадываетесь? Фамилия же говорящая! Завальнюк. – Настя облизнула шоколадные губы острым красным язычком. – Кричащая фамилия. Ну?

Ах, негодяйка!.. Вот ведь… Мысли путались…

– Ну? Экий недогадливый! – Глаза Насти блестели весело, лукаво. – Сдаётесь? Да киллер же наш! Тихон Степанович Завальнюк. Любого завалит.

Бубенцов вдруг ясно осознал, что чего-то подобного ожидал в глубине души. Причём ожидал заинтересованно. Хотя говорились вчера страшные слова как бы невзначай, мимоходом. Но втайне шевелилась, трепетала под спудом подлая надежда – а вдруг?.. Знал же истинную силу своих благодетелей. И вот оно реализуется. Враг будет нынче убит. За столиком в кафе. Будничная сцена для крёстных отцов. Мафия именно так в кино и убивает, за роскошным ланчем. Красное вино растекается по белоснежной скатерти.

– Вы бледны, Ерофей Тимофеевич. Если желаете, мы можем сделать вам успокоительный укол.

– Нет-нет, – сказал Ерошка. – Ни к чему. Я сейчас… сейчас…

– А то? – Настя снова облизнула губы, указала на кушетку. – Может, того? Снять стресс. Помогает. Как вы? Я согласна. От меня же не убудет. Не смылится. Только вы мне потом шубку купите… Ладно? Даёте слово?

О чём она? О чём? Что-то знакомое… «От меня не убудет…» Да. Вспомнил! Самость остаётся. Самость.

Бубенцов прошёл мимо Насти, присел к столу. Срочно нужно было пресечь, остановить! Но медлил, мешкал. Как бы бессознательно тянул время. Принялся вдруг искать телефон, хлопать по карманам. Хотя видел, что телефон лежит перед ним.

Стал набирать номер Шлягера. Рука дрожала. В ответ играл и играл марш «Вихри враждебные веют над нами…». Шлягер трубку не брал. Бубенцов набрал номер ещё два раза. Тщетно. Тогда решился позвонить самому Дживе.

«Что говорить? Что? Надо так, нейтрально… Без эмоций. Приветствую вас, Рудольф Меджидович. Остерегайтесь Завальнюка… Так, что ли? Глупо. Но как тогда?..»

Бесстрастный голос сообщал:

– Аппарат абонента находится вне зоны досягаемости.

Это могло означать что угодно. Могло быть и так, что абонента уже нет на поверхности земли.

Бубенцов выбежал в приёмную. Появилась уже и другая секретарша, Аграфена Габун. Успела переодеться в белый халат.

– Девушки! Если Шлягер позвонит, попросите, чтобы не прерывались нити бытия! – говоря это, Бубенцов верил, что они, благодетели его, могут и в самом деле распоряжаться жизнью человеческой. Потому добавил: – Продлят дни его. Елико возможно.

Резко ударило в ноздри спиртом и эфиром.

– Ерофей Тимофеевич, – ласково говорила Настя, – Шлягер рекомендовал. Настоятельно. Это не больно. Как комарик…

Аграфена со смоченной ваткой заступила дорогу, а Настя, выходя из-за стола, высоко поднимала шприц с успокоительным. Тонкая струйка брызнула из иглы в потолок… Но Бубенцов грубо оттолкнул обеих, поднырнул под руки, выскочил из приёмной. Звякнул упавший на кафельный пол шприц.

2

За спиною остался психиатрический корпус, Лаокоон, беседка, пруд. Но Бубенцов мало обращал внимания на недвижные, косные приметы материального мира, расставленные на его пути. Слишком живо кипело всё, петляло, путалось внутри. Дух находился в великом смятении. Выйдя из ограды, Бубенцов сперва двинулся шагом, потом припустил рысью, потом снова перешёл на шаг. Как будто подстраивался под мысли, что переменялись, рвались, метались в голове. Вышел кривыми путями к Яузе, направился к Таганке. Чем ближе подходил к конечной цели, тем мучительнее становилась тревога.

Показался наконец «Кабачок на Таганке». Бубенцов остановился, отдышался, огляделся. С удивлением обнаружил качающиеся вокруг деревья. По этому качанию понял, что давно уже погода переменилась, поднялся ветер и что ледяной мелкий дождичек сечёт лицо. Ерошка потрогал холодными пальцами нос. Замёрзшие пальцы ощутили, что нос был ещё более ледяным. Нос вытянулся, окостенел.

«Весь ещё жив, а нос уже того, – подумал Бубенцов. – Чует смерть».

Тихими, тяжёлыми шагами шёл к дверям кабачка, вдыхал глубоко, выдыхал с шумом. Но не приходило желанное расслабление. Тьма и тревога, затаившиеся под ложечкой, никак не выдыхались.

У входа собралась большая толпа, оттесняемая полицией. Шпрух Макар Карлович топтался у дверей, отирая платком околыш фуражки, промокал багровый лоб. Санитары выкатывали из дверей носилки. Бубенцов привстал на цыпочки. Лицо мёртвого Дживы было накрыто, под простынёй угадывался окостеневший нос. Убийство совершилось. Опоздал.

– Заведение закрыто, – говорил длинный в сером плаще. – Расходитесь, товарищи.

Ерошка узнал дознавателя Муху.