Имя ветра

И увидел Селитос, как тьма окутывает Ланре. Вскоре не стало уже видно его благородных черт, лишь смутные очертания носа, рта и глаз. Остальное же сделалось тенью, черной и бесформенной.

Тогда встал Селитос и сказал:

– Один раз обманом одолел ты меня, но больше такому не бывать. Теперь взор мой сделался вернее прежнего, и могущество мое при мне. Убить тебя я не могу, но могу отослать прочь. Убирайся! Облик твой тем гнусней, что некогда был ты прекрасен.

Но, стоило Селитосу произнести это, как слова сделались горьки в устах его. Ланре же, с лицом, окутанным тенью темней беззвездной ночи, унесся прочь, точно дым на ветру.

Тогда опустил голову Селитос, и горючие кровавые слезы хлынули на землю.

Лишь тогда, когда Скарпи умолк, я обнаружил, насколько захвачен был этой историей. Он запрокинул голову и осушил последние капли вина из широкой глиняной кружки. Он перевернул кружку вверх дном и глухо, но решительно пристукнул ею о стойку.

Дети, которые всю историю просидели недвижимо, как камни, загомонили. Посыпались вопросы, замечания, просьбы и благодарности. Скарпи подал чуть заметный знак буфетчику, тот выставил ему кружку пива, а ребятишки потянулись на улицу.

Я дождался, пока уйдет последний из них, и подошел к Скарпи. Он посмотрел на меня своими алмазно-голубыми глазами, и я выдавил:

– Спасибо. Я хотел вас поблагодарить. Моему отцу понравилась бы эта история. Это… это… – я запнулся. – Вот, я хотел вам дать… – Я достал железный полупенни. – Я не знал, как тут полагается, поэтому не заплатил…

Голос у меня был хриплый, будто ржавый. Я небось за весь предыдущий месяц так много не разговаривал.

Скарпи пристально смотрел на меня.

– Правила тут такие, – сказал он, загибая узловатые пальцы. – Правило первое: молчать, когда я говорю. Правило второе: расплатиться мелкой монеткой, если у тебя найдется лишняя. – Он посмотрел на полупенни, лежащий на стойке.

Мне не хотелось признаваться, насколько эта монетка мне не лишняя, поэтому я постарался сменить тему.

– А вы много историй знаете, да?

Он улыбнулся, и сеточка морщин, оплетавшая его лицо, оказалась частью этой улыбки.

– Историю я знаю только одну. Однако иной раз отдельные ее кусочки могут сами по себе показаться историями. – Он отхлебнул из кружки. – История растет прямо вокруг нас. В усадьбах сильдийцев и мастерских сильдарцев. И в великом песчаном море за Штормвалом. В приземистых каменных хижинах адемов, среди безмолвных бесед. А иногда… – он улыбнулся, – иногда история растет и в убогих барах в переулках Портовой стороны в Тарбеане.

Его сверкающие глаза заглянули в глубь меня, будто бы я был книгой, которую он мог прочесть.

– Всякая хорошая история хотя бы отчасти должна быть правдивой, – сказал я, повторяя слова отца, – просто чтобы нарушить молчание. Снова разговаривать с человеком было странно – странно, но приятно. – И тут, наверное, не меньше правды, чем где бы то ни было. А жаль. Миру пошло бы на пользу, если бы в нем было поменьше правды и побольше…

Я умолк, сам не зная, чего «побольше». Я уставился на свои руки и огорчился, что не потрудился их помыть.

Скарпи подвинул полупенни обратно в мою сторону. Я взял монетку, он улыбнулся. Его грубая рука опустилась мне на плечо, легкая, как птичка.

– Каждый день, кроме скорбенья. К шестому колоколу, ну, плюс-минус.

Я собрался было уйти, но остановился.

– А это правда? Ваша история. – Я сделал неопределенный жест. – Та часть, что вы рассказывали сегодня?

– Все истории – правда, – сказал Скарпи. – Но то, что я рассказывал, было на самом деле, если ты это имеешь в виду.

Он еще раз не торопясь отхлебнул пива, снова улыбнулся, играя сверкающими глазами.

– Ну, плюс-минус. Чтобы рассказать историю как следует, всегда приходится немного приврать. Слишком много правды путает факты. Если ты слишком честен, будешь выглядеть неискренним.

– Вот и отец мой говорил то же самое.

И, как только я упомянул отца, в душе у меня поднялся вихрь противоречивых эмоций. И лишь увидев, как Скарпи провожает меня взглядом, я осознал, что нервно пячусь к выходу. Я остановился, заставил себя развернуться и направиться к двери.

– Я приду, если получится.

В голосе у меня за спиной послышалась улыбка:

– Да, я знаю.

Глава 27 И открылись глаза его

Из бара я вышел улыбаясь, совершенно забыв о том, что я все еще на Портовой и тут опасно. Меня переполняло радостное возбуждение при мысли, что скоро я, возможно, услышу еще одну историю. Мне так давно не случалось ждать чего-то хорошего! Я вернулся на свой угол улицы и убил три часа впустую, прося милостыню: мне не подали ни единого шима. Но даже это меня не смутило. Завтра скорбенье, зато послезавтра снова будут истории!