Имя ветра

Наклонился Селитос и поднял зазубренный осколок горного стекла, острый с одного конца.

– Уж не задумал ли ты убить меня камнем? – глухо рассмеялся Ланре. – Я хотел, чтобы ты понял, чтобы постиг, что отнюдь не безумие сподвигло меня совершить все это!

– Нет, ты не безумен, – согласился Селитос. – Не вижу я в тебе безумия.

– Я надеялся, что ты, быть может, присоединишься ко мне в том, что я намереваюсь свершить, – сказал Ланре с отчаянной тоскою в голосе. – Мир сей – точно друг, что смертельно ранен. И чем быстрей дать ему горькое снадобье, тем быстрей он будет избавлен от мучений.

– Уничтожить мир? – негромко переспросил Селитос. – Нет, Ланре, не безумен ты. То, чем ты одержим, страшнее безумия. И я не в силах тебя исцелить.

Он ощупал острый, как игла, конец камня, что держал в руках.

– Иль убьешь ты меня, чтобы исцелить, а, старый друг? – вновь рассмеялся Ланре, свирепо и жутко. И вдруг воззрился на Селитоса, и отчаянная надежда вспыхнула в пустых глазах. – А ты это можешь? – спросил он. – Можешь ли ты меня убить, а, старый друг?

И взглянул Селитос на друга, и открылись глаза его. И увидел он, как Ланре, почти обезумев от горя, искал могущества, дабы вернуть Лиру к жизни. Из любви к Лире искал Ланре знаний, которые было бы лучше оставить в покое, и обрел он знания, и заплатил за то ужасную цену.

Но и во всей своей мощи, столь дорого ему доставшейся, не мог он вернуть Лиру. А без нее тяжкой ношей сделалась для Ланре жизнь, и могущество, что обрел он, раскаленным ножом жгло ему душу. И, спасаясь от отчаяния и мук, покончил Ланре с собой. Прибег он к последнему прибежищу всякого человека, попытавшись бежать дверями смерти.

Но подобно тому, как в прошлый раз любовь Лиры заставила его вернуться из-за последнего порога, так и в этот раз могущество Ланре принудило его пробудиться от сладостного забвения. Новообретенное могущество возвратило его обратно в тело и вынудило жить дальше.

Посмотрел Селитос на Ланре и понял все. Пред его могущественным взором все это висело в воздухе вокруг содрогающейся фигуры Ланре, подобно черным гобеленам.

– Да, я могу тебя убить, – сказал Селитос и отвернулся, ибо лицо Ланре вдруг просияло надеждой. – На час, на день. Но ты все равно вернешься, притянутый, точно железо к лоденному камню. Твое имя пылает могуществом внутри тебя. И не в силах я его угасить, как не в силах добросить камнем до луны.

Поникли плечи у Ланре.

– А я надеялся, – коротко сказал он. – Но я знал истину. Я уже не тот Ланре, которого ты знал. Новое, ужасное имя ношу я ныне. Имя мне Халиакс, и ни одна дверь не остановит меня. Для меня все потеряно. Нет больше Лиры, нет сладкого убежища сна, нет блаженного забвения, даже безумие – и то мне недоступно. Сама смерть – открытые врата для моего могущества. Бежать мне некуда. Надеяться на забытье могу я лишь после того, как все исчезнет и Алеу безымянными падут с неба.

И, сказав так, спрятал Ланре лицо в ладонях, и все тело у него затряслось от безмолвных, тяжких рыданий.

Посмотрел Селитос на земли внизу и ощутил слабый проблеск надежды. Шесть столбов дыма вздымались над равнинами. Мир-Тариниэль пал, и шесть городов было уничтожено. Но это означало, что не все потеряно. Ведь еще один город уцелел…

Невзирая на все происшедшее, посмотрел Селитос на Ланре с жалостью, и когда заговорил, печаль звучала в голосе его:

– Так что ж, ничего не осталось? Никакой надежды? – Он коснулся руки Ланре. – В жизни много радости. И даже после всего, что было, я помогу тебе обрести это. Если ты согласишься попытаться.

– Нет, – отвечал Ланре. Выпрямился он во весь рост, и лицо его выглядело царственным, невзирая на горестные морщины. – Нет в мире радости. Буду я сеять соль, дабы не взрастали горькие сорные травы.

– Жаль, – отвечал Селитос и тоже выпрямился во весь рост.

И возгласил Селитос громким голосом:

– Никогда прежде не обманывался взор мой! В сердце же твоем не увидел я истины. – Селитос перевел дыхание:

– Око мое обмануло меня, и никогда более…

Тут вскинул он камень и вогнал острие его себе в глаз. Вопль его эхом разнесся между скал, и, задыхаясь, рухнул он на колени.

– Пусть никогда впредь не буду я столь слеп!

Глубокая тишина воцарилась тогда, и пали с Селитоса оковы заклятия. Бросил он камень к ногам Ланре и сказал:

– Силой своей собственной крови связую я тебя. Твоим собственным именем да будешь ты проклят!

И произнес Селитос длинное имя, что таилось в сердце Ланре, и при звуке его солнце померкло, и ветер сорвал камни с горного склона.

И сказал тут Селитос:

– Вот судьба, которой обрекаю я тебя. Да будет лицо твое вечно сокрыто тенью, черной, как разрушенные башни возлюбленного моего Мир-Тариниэля.

Вот судьба, которой обрекаю я тебя. Имя твое обратится против тебя, и не будет тебе покоя вовеки.

Вот судьба, которой обрекаю я тебя и всех, что последуют за тобою. Да будет так до тех пор, пока миру настанет конец и Алеу безымянными падут с неба.