Имени такого-то

Колхоз оказался маленьким, и это было плохо. Деревянное здание правления отличалось от большинства изб разве что свежей краской (ярко-голубой и все еще сильно пахнущей) да исправно сбитым высоким крыльцом, на котором сидела, внимательно разглядывая собственную ладонь, молодая баба.

– Давайте, – сказал Синайский.

– Здравствуйте, – сказал Сидоров, – мы к председателю колхоза по делу.

Белые халаты под пальто и присутствие детей произвели на бабу сильное впечатление.

– Что ли, заболел кто? – спросила она в большой тревоге.

– Не без того, – загадочно сказал Сидоров. – Пропустите нас, пожалуйста.

– Так председатель на фронт ушел, – сказала она, вставая. – Два месяца не слышали про него.

– А кто за него? – нетерпеливо спросил Сидоров.

– Так я ж за него, – сказала баба. – Я жена его, бригадирша тракторная, Суворова Марья Николаевна.

Сидоров помолчал.

– Мы к вам по важному делу, Марья Николаевна, – сказал Синайский серьезно. – Давайте пройдем, поговорим.

Поговорили коротко. Суворова слушала молча, смотрела в стол, и видно было, что сидеть за председательским столом ей не по себе. Когда Синайский договорил, Суворова сказала:

– Дитёв привели. Не стыдно вам? А еще в халатах.

Синайский растерялся и покраснел. Малышка заплакала. Суворова посмотрела на нее с осуждением.

– Что я вам сама дам? Мне с собранием надо говорить, там и решим, – сказала она. – Послезавтра приходите, скажу. Послезавтра собрание у меня, посмотрим, что люди решат.

Сидоров смял лицо рукой.

– Не можем мы послезавтра, хорошенькая, – просительно сказал Синайский, чувствуя, что все это совершенно безнадежно. – Нам до послезавтра есть нечего.

– А я вам что – боярыня? – вдруг прикрикнула Суворова. – Взяла да и отдала? Думаете, у нас тут чудеса растут? Дитёв привели! Вы наших-то дитёв видели?

И тут Ганя вдруг сказал:

– У меня сто рублей есть, – и положил цветную бумажку на стол.

– И правда убогой, – сказала Суворова, поджав губы.

– Вы поймите, – быстро сказал Сидоров, – у нас на барже двести человек…

– А у меня в колхозе знаете сколько? – сказала Суворова. – Дитёв привели… Да дадут люди, не сомневайтесь вы. Чтоб таким и не дали. Послезавтра вечером приходите.

Сидоров крепко взял Ганю и Грушу за руки и пошел к двери. Синайский, держа за локоть рыдающую Малышку, последовал за ним.

Вечером Сидоров и Синайский с поварихой считали припасы. Приходилось признать, что сегодня еще получалось кое-как справиться, но на завтра не оставалось ничего – в том числе и масла, которое должно было, по предсказанию Синайского, вечером закончиться.

– Можно у матросов их пайки попросить, – высказала запретную мысль повариха. – Выйдет хоть и жидкая совсем, но хоть похлебка, с маслом все лучше. Ужином покормим, завтра поголодаем, а там, говорите, и дадут что-нибудь.

– Нет, – твердо сказали Сидоров и Синайский в один голос.

– Может, у боцмана машину какую поломанную попросить, – шепотом сказала кухарка.

Сидорова передернуло.

– Давайте готовьте ужин, – сказал он. – Я утром с Зиганшиным поговорю. Видимо, придется.

Он проснулся от ощущения, что палубу сдуло и он спит прямо под открытым небом жарким летним днем, только день был совершенно темный и очень душный. Евстахова осторожно дула ему в ухо, и когда он попытался спросить ее, в чем дело, она зажала ему рот ладонью и потянула за рукав. Они поднялись на палубу, и там он первым делом увидел два сверкающих в лунном свете темных огня – глаза Василисы. Ее белая манишка казалась черной, и Сидоров не сразу понял, что это кровь.

– Господи, – выдохнул он, – что случилось?

– Да не пугайтесь вы, – раздраженно сказала Евстахова, – я же вам говорю – все хорошо.

Только тогда Сидоров заметил, что по палубе кружится что-то белое, невесомое и прекрасное, и такое же белое лежало кучей, трепеща на ветру, – с закатившимися глазами, вытянутыми шеями, скрюченными ногами и раскинутыми крыльями. Кур было много – штук двадцать или даже больше. Рядом с курами лежал небольшой мешок, в котором была, кажется, мука, и еще два мешка поменьше, и наволочка, набитая картошкой. Вокруг валялись обрывки пеньковой веревки.

– Два раза бегали, – сказала Евстахова и почесала Василису за левым ухом. – Идите будите Зиганшина, надо плыть.

Одна курица, рыжая, лежала особняком, у Василисы за спиной.

– Это ее, – сказала Евстахова.

37. А кто тут у нас такой?