Имени такого-то

Но Борухов уже быстро обнимал его и шел, постанывая, прочь, и путь до машины занял у него удивительно мало времени, и снова он набрал репьев, но к машине подошел, тщательно почистившись, с левой стороны. Леманн курил и радостно помахал рукой ему навстречу.

– Доктор Леманн, – сказал Борухов, согнувшись и растирая ногу, – вы… Я так вам благодарен, но я сейчас… Не могу в такое время бросить больницу. Вы же главврач, вы наверняка понимаете, что…

И тогда машина, большая черная машина без задних окон, со всего размаху лениво вмазала Борухову огромным голым хвостом по лицу. Он ударился щекой о порожек автомобиля так, что два зуба вылетели и упали в пыль, и, пока он глотал кровь, Леманн за шиворот втащил его в кабину и сказал:

– Показывай дорогу, жид.

34. Скучно

– Я его до самой что ни на есть последней капельки выскребываю, а оно опять там, – сказала повариха и наклонила крыночку. В крыночке лежало сливочное масло.

– Это какой день уже? – спросил Синайский.

– Третий, – сказала повариха.

Синайский на пальцах посчитал что-то, улыбнулся и сказал:

– Ну так до пятницы на него рассчитывайте, это будет восемь.

– А вы откуда знаете? – жадно поинтересовался Гороновский.

– Да уж знаю, – сказал Синайский. – Сегодня всем по куску масла дайте. И завтра. И послезавтра.

– Так не хватит! – изумленно сказала повариха.

– Хватит, хватит, – сказал Синайский, – я эту сказочку знаю.

– А про картошку у вас такой сказочки нет? – спросил Гороновский.

– Картошка плохо горит, – сказал Синайский. – Евгения Ивановна, спасибо вам, идите.

– Вы что-то знаете про Борухова, – сказал Гороновский, когда они остались одни. – Вы что, так и не скажете?

– Не скажу, – ответил Синайский.

– А вы пожестче, чем я думал, – сказал Гороновский с интересом.

– А вы вообще обо мне не думайте, – сказал Синайский. – Вы мне лучше скажите: она до Горьковска доплывет?

Баржа плыла медленно и время от времени давала крен на больную сторону; иногда ее передергивало от хвоста к носу, и тогда в трюме все на секунду замирали, а Зиганшин, где бы его ни застало это событие, принимался гладить обшивку и тихо шептать.

– Зиганшин говорит, мы в Горьковске будем завтра к ночи, – сказал Гороновский. – Взял с меня клятву, что я ее в Горьковске вылечу. А что там лечить – просто полежать надо; больно ей, бедной девочке.

– Ого, какие нежности, – грустно усмехнулся Синайский.

– От Зиганшина вашего нахватался, – усмехнулся Гороновский в ответ. – У вас, кстати, как с немецким?

– Слабо, – спокойно сказал Синайский. – Я когда-то знал французский, да подзабыл. В школе что-то квакал, но это так – как и вы, наверное. А что?

– У меня английский был, – с сожалением сказал Гороновский. – Сутеева вытащила письмо немецкое, мечется в ужасе. Прочитать бы хорошо, вдруг там что-то важное.

– Если бы в Горьковск немцы вошли, мы бы знали, – сказал Синайский.

– Ну не важное, а полезное, – окрысился Гороновский. – Что вы пристали ко мне со своей Сутеевой? Мало вам, что на вас со Щукиной еще и детское отделение теперь?

Синайскому было достаточно, но Сутееву с письмом необходимо было найти. Тут бы отлично помог работавший до войны переводчиком в посольстве (и заболевший на этой почве) светлой памяти пациент Амрамов, но хоть немного немецкий могла знать отличница Щукина – по крайней мере, на школьном уровне. Близился обед, отрывать ее от обеда не хотелось, и лучше было покончить с этим делом прямо сейчас, но высмотреть ни Сутееву, ни Щукину Синайскому не удавалось, и он растерянно бродил туда-сюда по трюму, пока перед ним не выросла Евстахова и не спросила ласково:

– Я могу помочь?

Меньше всего Синайскому хотелось принимать помощь от Евстаховой, а почему – он и сам не понимал, но, пересилив неприязнь, вежливо попросил:

– Найдите, пожалуйста, медбрата Сидорова, пусть приведет ко мне сестру Сутееву и Щукину Елену Павловну. Или нет, что я говорю, просто найдите Щукину и Сутееву, пожалуйста.

– Я всех найду, – с готовностью отозвалась Евстахова и исчезла, и Синайский поморщился и поклялся себе, что разберется, почему его бессознательное так реагирует на эту милую девочку, от которой столько пользы и которая единственная, кажется, из всех ни разу ему ни на что не пожаловалась.

Сидоров стоял в машинном отделении – курил, рассматривая, как сквозь мелкие порезы на кожухе динамо-машины пробивается нежный, почти прозрачный подшерсток, и буквально подскочил, когда в спину ему неожиданно заорали:

– Вас ищет Синайский!

Держась за грудь, с ненавистью глядя на Евстахову и перекрикивая грохот машин, Сидоров проорал в ответ:

– С ума сошли подкрадываться!!!

– А чего вы здесь прячетесь! – прокричала Евстахова. – Идемте наружу!!!

Сидоров пошел за ней, роняя пепел с дрожащей папиросы, и когда грохот остался за дверью, спросил:

– Где Синайский?

Евстахова посмотрела на синяки у него под глазами, на обвисшие уголки рта и посеревшее с прошлой ночи лицо и сказала:

– Так бы и пристрелила вас. Зачем вы мне такой?

– Да зачем я вам вообще сдался? – спросил Сидоров с мукой. – Ну что вам надо от меня?