Имени такого-то

– Вы о малышне моей подумайте. Пару дырок надо поменьше сделать.

Раскрасневшийся от натуги и мороза Гольц упер руки в бока и уставился на принесенные Боруховым стулья.

– Это умно-о-о, – протянул он. – Это надо тогда пилой дырки выпилить.

– Пилите, Шура, пилите, – сказал Борухов и пошел прочь, и Гольц непонимающе посмотрел ему вслед.

Крючок, шкаф, одна попытка, вторая попытка – ноль. Борухов, чертыхаясь шепотом, попытался заглянуть за шкаф, но плинтус был узкий, свет почти не попадал на стенку, и Борухов ничего не увидел. Тогда он попробовал засунуть за шкаф пальцы – ноль, только мерзкая пыль и, кажется, пара тараканьих трупов. Борухов с отвращением отдернул руку и снова взялся за проволоку. Все это ему очень не нравилось. Он запустил проволочный крючок как можно глубже, на этот раз даже не стараясь подцепить петельку, но силясь просто нащупать драгоценные листы. Крючок уперся во что-то твердое, чего там, за шкафом, точно не должно было быть, – впрочем, это могла быть завалившаяся книга, папка, что угодно. Кряхтя и потея, Борухов стал пропихивать эту штуку дальше, потом переполз на коленях к другому краю шкафа и постарался подцепить непонятный предмет с той стороны. Раз, другой раз; показался на свет синий край переплета, и Борухов испачканными пальцами выудил наружу небольшую книгу: матерчатая солидная обложка, золотые буквы. Он хотел было отбросить книгу в сторону, причем тут книга, надо было начинать двигать шкаф, он задыхался от ужаса, он проклинал себя за то, что не запер кабинет на те пять минут, что выходил со стульями, однако не мог представить себе: кто? Откуда узнал? Как выследил? – но позолота блеснула, взгляд его упал на книгу снова – и он обомлел. «Dr. Ilja Boruchoff», – было написано на ней, и еще «Proff. Jakoff Sinajskij» а потом какие-то длиннейшие слова, одно заканчивалось на «politische», а потом – «Komponenten». Он сел на пол и раскрыл книгу трясущимися руками. Большая часть страниц были пустыми – страниц пятнадцать в начале и три четверти страниц в конце, но прямо перед этими пустыми страницами шли слова «Sascha P.», и был там «Lenin», и был «zervexitin». На странице с выходными данными написан был год – 1942, и место – «München», а больше ничего написано не было. Голова у Борухова сделалась очень тяжелой и почему-то очень захотелось спать. Вдруг вспомнилось: мокрые виски, судорожные подергивания мышц, и ему шьют синий добротный костюм, и по всему костюму разбросаны золотые крючочки, и в этом костюме надо куда-то быстро-быстро бежать, в очень опасное, но очень важное место, и он не хотел бежать, боялся бежать, как ему вообще бежать с его ногой? – и тогда он превратился от страха в безногую черную мышь, и закричал, и Синайский отключил его от шокера.

Борухов метнулся к столу, схватил карандаш и сразу после непонятного слова «Schach»[3] написал «мышь». Мышь превратилась в аккуратное типографское «Maus». Борухов написал «электрошокер». Возникло «Elektroschocker». Борухов написал «хуй». Непечатное стало печатным. Борухов попытался стереть слова ластиком. Типографская краска поддалась и исчезла. «Все стереть, – подумал Борухов, – все стереть, страницу за страницей, обложку сжечь – да нет, просто все сжечь», – но вместо этого пропихнул страшную книжку проволочным крючком как можно дальше за шкаф и остался стоять посреди кабинета, в котором сесть теперь можно было только в продавленное кресло – кресло Борухов не любил, нога мешала вставать.

В дверь кабинета постучали.

– Ну что? – крикнул Борухов. – Ну что?

Вошла Милочка Витвитинова.

– Саша Пентерев прямо у кровати на пол сходил, – сказала она. – В туалет отказался идти: кричит, что через окно застрелят.

– Это новое дело, – сказал Борухов огорченно.

– Щукина просит вас подойти, – сказала Милочка.

– А кто застрелит – не сообщал? – поинтересовался Борухов.

– Сообщал, – помявшись, сказала Милочка. – Только я такое повторять не буду.

– А, – сказал Борухов. – Ого.

16. Не сообщите

Пошли через Рабочий тупик, хотя так было дальше – но зато не надо было пробираться сквозь завалы от рухнувшего здания на Камчатской. Сидорова трясло. Над Москвой стоял холодный, алый, кусачий рассвет, но снег успел стаять – в последние несколько дней сильно потеплело, и это было плохо: они здорово рассчитывали при предстоящей послезавтра окончательной погрузке на свезенные из всех квартир сотрудников санки. Подвода была одна, и лиса была одна, министерство обещало снова выделить два грузовика, как вчера, но к министерству в нынешних обстоятельствах никто особого доверия не испытывал, вчерашние грузовики дались большой кровью, поэтому из досок, оставшихся после постройки параш, сделали что-то вроде больших тягловых саней, и кто их потянет – было более или менее понятно. Но и сегодня небо, увы, было синим и чистым, и Гольц вздохнул. Сидоров понял его вздох неправильно.

– В ноги им, что ли, упасть, – сказал он в ярости. – В ноги упасть и другую баржу просить.

– Не верю я, – сказал Гольц. – Да какое там. Какая сейчас другая баржа? Вы видели, что там творится?