Икабог

В число немногих раздольцев, которые в последние годы богатели день ото дня, входила и Мамаша Брюзга. Она принимала к себе детей самого разного возраста, а затем, когда все комнаты заполнились до отказа, старуха пошла к лордам, которые теперь правили королевством, и потребовала у них денег, чтобы она смогла перестроить свою развалюху. Оказалось, что держать приют – это очень выгодное дело, поэтому у Мамаши Брюзги на столе не переводились самые изысканные блюда, которые могли позволить себе только богачи. Бо́льшая часть её золота уходила на покупку лучшего вина из Цинандала. Увы, когда Мамаша Брюзга напивалась, она прямо зверела: во время её пьяных загулов у приютских детей всегда появлялись синяки и ссадины.

Некоторым её подопечным недолго удавалось продержаться на диете из капустного супа и жестокого отношения. В то время как через парадную дверь целыми толпами приводили голодных детей, на маленьком кладбище на заднем дворе приходилось рыть всё новые и новые могилки. Но Мамашу Брюзгу это не волновало. Все эти бледные и худые Джоны и Джейн из приюта были для неё на одно лицо; для старухи имело значение лишь золото, которое она за них получала.

Однако на седьмом году правления лорда Никчэма, когда главный советник получил от Мамаши Брюзги ещё одно письмо с просьбой выделить деньги, он решил устроить проверку приюта, обходившегося так дорого. Чтобы достойно встретить его светлость, Мамаша Брюзга надела своё лучшее платье из чёрного шёлка и теперь старалась, чтобы он не уловил идущий от неё перегар.

– Как вам эти бедные маленькие крошки, ваша светлость? – спросила она лорда, который разглядывал тощих и бледных детей, не отнимая от лица надушенного носового платка. Не дожидаясь ответа, Мамаша Брюзга наклонилась и взяла на руки маленького торфяндца с раздутым от голода животом. – Сами видите, сколько на них приходится тратить...

– Да-да, это понятно... – промычал Никчэм через носовой платок. Он терпеть не мог детей, особенно таких грязных, но ему было известно, что многие раздольцы буквально души не чаяли в маленьких сорванцах, поэтому нельзя было допускать, чтобы их умирало слишком много. – Хорошо, Мамаша Брюзга, считайте, что мы одобрили ваше прошение.

Уже направляясь к выходу, лорд заметил рядом с дверью бледную девушку с двумя детьми на руках. Она была одета в ушитый и удлинённый комбинезон с множеством заплат. В этой девушке было нечто такое, что отличало её от других обитателей приюта. У Никчэма возникло странное впечатление, что он видел её раньше. В отличие от других маленьких паршивцев, её, похоже, не впечатлили ни мантия главного советника с богатой отделкой, ни звенящие медали, которыми он наградил сам себя как полковник Противоикабогской бригады.

– Как тебя зовут, девочка? – спросил Никчэм, останавливаясь рядом с Дейзи и опуская руку с надушенным платком.

– Джейн, мой лорд. Тут, знаете ли, всех девочек зовут Джейн, – ответила девушка, в упор рассматривая Никчэма холодными серьёзными глазами. Дейзи помнила, как он вместе с Треплоу иногда проходил по дворцовому двору, где она играла с другими детьми, и как при виде хмурых лиц обоих лордов детям становилось страшно.

– Почему ты не приветствуешь меня реверансом? Я – главный советник короля.

– Главный советник – это ещё не король, – заметила девушка.

– Что ты такое говоришь? – взвизгнула Мамаша Брюзга, поспешно ковыляя к Дейзи, чтобы сгладить ситуацию. Старуха ненавидела эту девушку больше, чем любого другого приютского ребёнка. У неё никак не получалось приструнить Дейзи Паркетт, хотя она старалась изо всех сил. – Что ты такое говоришь, Уродина Джейн? (Дейзи, разумеется, не была уродиной: это так Мамаша Брюзга пыталась сломить её дух).

– Она объясняет, почему не сделала реверанс, – произнёс Никчэм, не отрывая взгляда от тёмных глаз Дейзи и лихорадочно вспоминая, где он мог видеть их раньше.

На самом деле такие же глаза были у плотника, которого он часто видел в темнице, но так как мистер Паркетт с его косматой седой шевелюрой теперь был похож на безумца, а эта девушка держалась спокойно и с достоинством, до Никчэма так и не дошло, что эти двое были родственниками.

– Уродина Джейн всегда была слишком дерзкой, – заявила Мамаша Брюзга, пообещав себе наказать Дейзи, как только лорд Никчэм уйдёт. – На днях я её прогоню, милорд, и тогда она будет просить милостыню на улицах, вместо того чтобы сидеть под моей крышей и жрать мою еду.

– Как же я буду скучать по капустному супу... – презрительно хмыкнула Дейзи. – Вы хоть знаете, милорд, чем мы здесь питаемся? Одним лишь капустным супом, три раза в день.

– Не сомневаюсь, что он очень питательный, – отрезал Никчэм.

– Хотя иногда, в качестве особого поощрения, – продолжала Дейзи, – мы получаем приютские пироги. Вы знаете, что это, милорд?

– Нет, – помимо своей воли ответил Никчэм. Он готов был поклясться, что с этой девушкой связана какая-то тайна.