Иисус достоин аплодисментов

— И какой он, этот добродушный старикан?

Кристина поджала губы, сдержалась.

— Ты прости меня, — произнес Сингапур, просто за последнее время мне так много всего этого… Я сейчас в такую историю вляпался. Меня одна сумасшедшая спасти собиралась, в веру обратить. И вообще, что-то слишком много всего этого религиозного… Я точно в струю попал. Так что, я в этом смысле, что и ты — туда же… — Он смолк.

Кристина пригласила его к букварю. Но слишком быстро скакал по буквам ее пальчик. Не успевал Сингапур. А Кристина разволновалась, не могла помедленнее, ей хотелось говорить, она мычала, кряхтела, она очень хотела говорить. До красноты в лице. Она устала. И Сингапур не выдержал:

— Не понимаю я. Давай я тебе анекдот расскажу. Бог с ним с этим Богом, сам не знаю, зачем ляпнул. Говорю — навалилось, нашло.

— Эа…кх…э, — отмахивалась Кристина.

Вошла Зинаида Сергеевна.

— Не понимаю я! — взмолился ей Сингапур. Кристина позвала маму. Склонившись, та прочла, ответила: — Хорошо. Если ты настаиваешь? — она неуверенно заглянула дочери в глаза. Та кивнула. — Хорошо, — неохотно согласилась мама, вышла из зала. Она вернулась скоро, в руках ее были отпечатанные на машинке листы. — Кристина тренируется, пальцы разрабатывает… — Вот, — она протянула листы Дронову. — Хочет, чтобы ты прочел.

— Сейчас? Здесь? — взяв листы, спросил он.

Кристина кивнула.

— Хорошо, — Сингапур стал читать.

И Кристина, и Зинаида Сергеевна демонстративно отвернулись к телевизору. Иногда лишь Кристина украдкой заглядывала на Сингапура, видела, что он читает, отворачивалась к экрану, где шел какой-то французский фильм с Луи де Финесом.

«Приходили врачи. Не все, но говорили, что у меня будет все нормально. Мой лечащий врач сказал, что я буду прикована к постели не на всю жизнь и скоро встану на ноги. Он понимал мои чувства и не лишал меня права надеяться — меня и мою маму. Больше — ее.

Как мне там было плохо, особенно, когда приходила бабушка. Она была так груба со мной, что думала порой, не садист ли она. Приходили друзья. С какой жалостью они смотрели на меня, я хотела крикнуть: «Я та же!», но не могла. Потом другая больница. Часто приходил мой папа. Я считаю, если бы бабка не выгнала его, он бы был сейчас жив. Он пытался исправиться. Если бы она не мешала моим родителям жить, то все было бы у них нормально.

Потом было лучше и проще. Была моя мама. Хоть ей было и очень тяжело.

У меня начала отходить левая рука. Делали много уколов, массаж. Когда его делали, особенно ноги, была нестерпимая боль. Чтоб хоть как-то ее унять — плакала, становилось немного легче. Водили на барокамеру — противно.

Опять приходили друзья, опять смотрели с жалостью. Мне было больно от их взглядов. Приходил Сингапур — ему было тоже жаль меня, может, поэтому он говорил, что любит меня, если это так, то не стоило так делать. По крайней мере, это негуманно, и я не хочу, чтобы меня жалели, не хочу, чтобы делали одолжение. По-моему, честнее, лучше — просто уйти. Как тогда. Когда он молча ушел. Навсегда. Тогда он не жалел меня. Нельзя делать разницы между мной и мной. Я такая же. Я сильная. Я понимала, что представляла собой зрелище не для слабонервных. И все-таки, не стоило жалеть. Мне кажется, что только Гене было приятно навещать меня. Милый скучный Гена. Он не жалел меня. Он по-настоящему любил меня, какой я была. Я благодарна ему. У любви нет той жалости, у любви есть сила и вера. А эта поганая жалость может сделать человека на всю жизнь калекой. К сожалению, я поздно это поняла. Хотя сейчас я занимаюсь, по мере своих возможностей. Когда одна, то печатаю и отжимаюсь, пишу, учусь разговаривать. Конечно, легче лишь лить слезы о своей несчастной судьбе, что я раньше и делала, к сожалению. Но я не понимала, что это все временно, и я буду нормальным человеком. ОБЯЗАТЕЛЬНО БУДУ! И заниматься спортом буду. А пока остается только работать над собой.

…Потом меня перевели в другую палату, этого я не помню. Когда я полностью пришла в себя, вот где был кошмар. Я чувствовала все, но не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, ни даже головой. Даже жевать не могла. Сама по себе я человек активный и пыталась шевелиться, но, увы, ничего не выходило. Медсестры думали, что я парализована и ничего не чувствую, — делали мне уколы в ногу — боль ужасная. Ночью я практически не спала — боялась, что опять провалюсь в кому или умру. Мне до сих пор кажется, что я — это не я. Я умею ходить и говорить и веду обычный образ жизни — это у меня раздвоение… Но когда понимала — страшно. Я ждала маму, как господа Бога. Она для меня была всем. МАМОЧКА дорогая, спасибо, что ты для меня такая. Я тебя люблю. Ты для меня всё.

Когда надо мной смеялись медсестры, я просила Бога, чтобы с ними не случилось того, что случилось со мной. Дай мне, Боже, терпения.