Иисус достоин аплодисментов

Она слушала, он продолжал, с улыбой, с тихой, чуть заметной улыбкой, — мой отчим мне тоже как-то сказал, что вот если бы его кормили, одевали, он бы тоже художником был. Врал, конечно; но все равно… Он, Ван Гог, так и написал своему брату из Парижа: Не могу я оставаться в этом городе, где люди подыхают, чтобы жить. Где художник вынужден подыхать в подвале с газовым ключом, чтобы заработать себе на кусок хлеба — чтобы прожить еще один день… Да-а, — произнес он, — да-а, — повторил. — Некуда идти, некуда. Таким, как мы — все одно подыхать, так или иначе: с газовым ключом, с протянутой рукой — все одно… Некуда идти… некуда.

— И здесь ничего не высидишь, — он поднялся. — Пойдем, — протянул ей руку.

Бессмысленно снизу вверх разглядывала она его. — Пойдем, — повторил он. — Отведу тебя домой… Устал я. Пойдем.

Ответа не было.

— Как знаешь, — сказал, и с какой-то вдруг решимостью, более не медля, вышел из подъезда.

Теперь стало все равно.

— Федор!

Сингапур обернулся.

— Федор! — в проеме окна, скрючившись, уже перекинув одну ногу на улицу… — Я за тобой, Федо… — охнув, Галя вывалилась из окна.

— Господи… — руки невольно обхватили голову, Сингапур упал на колени. — Да что же это такое… почему… — в глухом выдохе простонал он. Вцепившись одной рукой в волосы, другой ударяя себя в лоб, он вернулся к подъезду. На козырьке подъезда, свесив руки, ничком лежала Галя.

— Сволочь ты… сука, дурра… Зачем? дура, сволочь… — рвал он волосы, уже с силой всаживая кулак в лоб. — Ненавижу, — и с этим выдохом он побежал. Прочь от всего этого. Прочь…

— Вон он! вон бежит! — кричали за спиной. — Стой! Стоять!

Куда там! Теперь он не остановится, никогда не остановится, теперь…

Стало все равно.

Развернувшись, он пошел обратно. Теперь стало все равно.

Февраль — ноябрь 2005 год.