Иисус достоин аплодисментов

— Здравствуйте, Зинаида Сергеевна, — покорно пригнув голову, приветствовал Сингапур. Не было ни во взгляде его, ни в голосе уверенности, и ничего он не мог с собой поделать, стоял как потерянный, как пьяный.

— Ты выпил? — спросила Зинаида Сергеевна.

— Нет, — ответил Сингапур. — Просто боюсь, — признался он, исподлобья выглядывая на Зинаиду Сергеевну.

— Ты, как всегда, оригинален, Дронов, — Зинаида Сергеевна всех помнила и звала по фамилии. — Заходи, раз пришел, — пригласила она, отойдя от двери. Она была совсем не строгая, но очень казалась такой. Длинные волосы, по-старомодному высоко закрученные вверх, когда Сингапур видел ее в последний раз, они были черные, теперь с проседью, и она даже не пыталась этого скрывать. Впрочем, это не было нарочито, просто она этого теперь не замечала. В простеньком халате в цветочек, в тапочках с бумбонами, даже такое домашнее одеяние сидело на ней, как строгий костюм, но выглядело естественно и достойно, и, опять же, ненарочито. Такая она была — строгая и внушительная, и первое чувство, которое она внушала, было уважение; спокойное негромкое уважение. Зинаида Сергеевна работала в Собесе.

— Проходи в зал, Кристина там. Одна, — подчеркнув, добавила она. — Не бойся, — улыбнулась.

— А! Дронов приперся! — из своей комнаты показалась невысокая энергичная старушка в замызганном халате, ее длинные черные волосы так же были накручены вверх. Подбоченившись, не скрывая неприязни, всячески подчеркивая ее, разглядывала она Дронова.

— Мама иди к себе, — внушительно сказала ей Зинаида Сергеевна.

— Бесстыдник, приперся. А ты! — она погрозила дочери, тыча в нее указательным пальцем с крупным малахитовым перстнем. — Гена ходит, утку за ней выносит. А он — у! сволота! — погрозила она уже Сингапуру, потрясся пальцем, точно дулом револьвера. — Чего приперся?

— Заходи быстрее, — подтолкнула его в зал Зинаида Сергеевна.

— Сводница — вот ты кто! — кричала вредная старушка. — Я Гене-то все перескажу, как ты этого… привечаешь. Этого… извращенца.

— Мама, не смейте! — Зинаида Сергеевна захлопнула в зал дверь. — Идите к себе мама, — встала она возле двери.

Дверь за спиной Сингапура захлопнулась. В центре зала, возле круглого стола, спиной к двери, в кресле, сидела Кристина, смотрела телевизор. Помогая всем телом, тяжело повернула голову. По бабушкиным крикам она поняла, кто вошел, она была готова. Но… удивление и даже испуг отразились на ее худом широкоскулом лице. Но, сразу же — широкая приветливая улыбка.

Дверь распахнулась. В дверях стояла бабушка.

— Я с вами посижу. Проконтролирую, — заявила она.

— Ма-у… Э-э! — с угрозой замычала ей Кристина.

— Мама! — рявкнула Зинаида Сергеевна, и, буквально, выволокла бабушку и захлопнула дверь.

— Э-эуо, — Кристина, показывая, какая бабушка дура, попыталась скрюченными пальцами коснуться виска, даже голову для этого склонила, висок ткнулся в палец. — И эа, — подняв руку, она звала Сингапура.

Неуверенно подойдя к ней, сев на диване, он сказал:

— Привет, видишь как, — улыбнулся. Все, теперь из него нельзя было вышибить и слова. Он улыбался и смотрел на Кристину. Все та же красавица Кристина, все те же черные пытливые глаза, чистый высокий лоб, черные пышные, убранные в хвост волосы… родинка под нижним веком, как слеза. Все та же Кристина, только очень похудела. Совсем, очень похудела… и… эти худощавые скрюченные, даже вывернутые руки. Он не смотрел на руки, он смотрел на родинку-слезинку, он и в глаза не смотрел, все время он смотрел только на эту маленькую застывшую родинку у левого века. Вот когда ему стало не по себе, вот когда бы ему болтать и болтать, все равно о чем, как он болтал со всеми девчонками, да и, когда-то с, той еще, Кристиной. А сейчас он молчал, улыбался по-дурацки и молчал.

— Аэ-э, — промычала Кристина, протянув к нему руку.

— Вот, зашел… Думал, надо же, все таки… А тут твоя вездесущая бабушка, как коршун. — Он, не зная зачем, хихикнул, смутился, смолк.

— Уа а-а, — Кристина склонила висок к пальцу, улыбнулась.

— Ты про бабушку? — понял ее Сингапур, — да, она старушенция еще та. Помню, как она меня сразу невзлюбила. Да и я хорош, — он уже увереннее усмехнулся, — нечего было голым на кухню выходить, да еще пьяным, да еще желать, оказавшейся там бабушке, доброй ночи. Крику было. Были времена, — вздохнул он с улыбкой.

— Аа, эа! — улыбаясь во весь рот, соглашалась Кристина. Она помнила это. Она соглашалась — были времена.

— У тебя все по старому, даже попугай, — оглядевшись, кивнул он на клетку, стоявшей на шкафу, где так же, как и два года назад сидел нахохлившись волнистый зеленый попугайчик. — И ты, — он посмотрел ей в глаза, — Такая же… красивая, — сказал чуть слышно.

— Эа… а, — смутившись, пряча взгляд, ответила она. Ей было приятно.

— Ну что, поздоровались и хорошо, — вошла Зинаида Сергеевна с подносом, где стоял чайник, чашки и печенье в вазочке. — Будем пить чай. — Она поставила поднос на круглый стол.