Игра в молчанку

На Пасху после двенадцатого дня рождения Элли мы с ней отправились в Эдинбург. Там мы, взявшись за руки, гуляли по Старому городу и делали вид, будто хотим снять или купить один из тамошних роскошных георгианских особняков. Мы купили себе клетчатые шарфы и в таком виде совершили экскурсию в Замок. Как-то во время дождя мы зашли в паб на углу Королевской Мили, и я позволила Элинор глотнуть виски из моего стакана. На виски она отреагировала довольно бурно. «У него такой вкус, будто там кто-то сдох!» – воскликнула она так громко, что я испугалась, как бы нас обеих не вышвырнули под дождь. В последний день она потащила меня на Трон Артура, и, хотя я пыхтела и задыхалась, мне все-таки удалось подняться на вершину – полагаю исключительно потому, что Элинор всю дорогу очень благожелательно меня подбадривала. Наверху она обняла меня за плечи. Я вся взмокла, но у нее на лбу не было ни следа испарины.

– Мы – на вершине мира! – с восторгом воскликнула Элли, разглядывая раскинувшийся внизу город.

– И ты здесь не случайно. – Я, в свою очередь, обняла ее за талию и слегка прижала. – Мне бы очень хотелось, Элли, чтобы и в жизни ты поднялась как можно выше.

Поездка в Эдинбург прошла настолько удачно, что с тех пор мы каждый год ездили куда-нибудь вдвоем. На следующий год мы летали в Берлин, когда ей исполнилось четырнадцать – в Дублин. Там я осмелилась задать ей вопрос насчет мальчиков (береженого, как известно, Бог бережет), но она ответила мне взглядом, полным такого негодования и даже ужаса, что я решила – на этот счет можно пока не беспокоиться. Мне нравились эти поездки, Фрэнк! Нравилось, что они делают нас ближе друг к другу, что между нами крепнет та связь, какой я никогда не чувствовала в отношениях со своей собственной матерью. Я даже позволила себе мечтать о том, что такие же поездки мы будем совершать, когда Элинор будет двадцать, тридцать, сорок лет… И, быть может, когда-нибудь она возьмет с собой свою собственную дочь.

Но на следующий год, когда Элинор стукнуло пятнадцать, мы никуда не поехали. Поездку пришлось отменить – она сказала, что ей нужно готовиться к экзаменам. Я не понимала, как может повлиять на подготовку к экзаменам (училась она по-прежнему отлично) двухдневное путешествие (кажется, в тот раз мы собирались в Бирмингем), но мне не хотелось на нее давить. Кроме того, вся прелесть этих путешествий, причина, по которой они приносили нам радость, заключалась в том, что Элли хотелось побывать в том или ином городе. А если ей не хочется, что толку тащить ее куда-то силком? Я, впрочем, все равно обиделась; кажется, даже ты это почувствовал, не так ли?.. Конечно, я пыталась скрыть свои чувства, пыталась оправдать желание Элинор учиться, пусть даже ради этого приходится пожертвовать удовольствием. Она была так амбициозна, так настойчиво шла к цели – разве можно не гордиться такой дочерью? Тогда это казалось мне логичным; возможно, это и было логично, но только до тех пор, пока события не приняли другой, серьезный оборот.

На самом деле понять, что же служит Элинор основным побудительным мотивом, было довольно трудно. Мы оба пребывали в напряжении, передвигались по дому на цыпочках, не включали радио даже на кухне и вообще старались не шуметь, чтобы не мешать ей заниматься. Несколько раз, правда, я пыталась выманить Элинор из ее комнаты в гостиную, чтобы дать ей передышку, но каждый раз она отказывалась даже поднять взгляд от своих папок и тетрадей. Когда же я советовала ей трезво взглянуть на ситуацию (а я не только подразумевала, но и говорила ей прямым текстом, что экзамены она сдаст на отлично, даже если будет готовиться в десять раз меньше), Элинор только огрызалась. «Ты ничего не понимаешь, мама!»

Тогда, впрочем, я так не думала. И только сейчас, вспоминая те дни, когда мне отчаянно хотелось понять, чего нам ожидать в самом ближайшем будущем, я начинаю убеждаться, что Элинор была права. Я действительно ничего не понимала, Фрэнк. Я не понимала, что мы с тобой воспитали ребенка, способного уступить давлению, не выдержать груза ответственности. Быть может, моя мать была права, когда утверждала, что мы слишком ее опекаем. В течение без малого шестнадцати лет мы ее поддерживали, окружали заботой, как леса окружают строящееся здание, делали все, что только могло способствовать тонкому и сложному процессу формирования ее личности. Но разве не это должны делать все нормальные родители? И вот, скоро ей должно было исполниться шестнадцать, юность была на пороге, и сам ход жизни означал, что все наши подпорки скоро будут снесены, отброшены. Мне не хочется признаваться в этом, Фрэнк, но я не верила, что ей хватит силы устоять.