Чувствуя, как нарастает его беспокойство, Фрэнк заерзал на стуле. Ему хотелось как можно скорее выяснить, что же заставило Элинор уйти так глубоко в себя, замкнуться, отгородиться от них глухой стеной, в которой не было ни малейшей щели. Несомненно, что-то такое, о чем Элинор не хотела рассказывать ему, что-то такое, о чем он не должен был узнать никогда. И именно это соображение мешало Фрэнку открыть следующую страницу ежедневника, содержащую ответ. Борясь с нетерпением, он даже вернулся в свой кабинет. Старые привычки умирают медленно, а здесь было его королевство, тихое и безопасное. Точнее, оно оставалось таковым до того момента, когда пронзительно зазвенела пожарная сигнализация, и санитары под вой сирен увезли Мэгги прочь.
Компьютер снова перешел в спящий режим, и по экрану метались полотнища зеленоватого полярного сияния. Фрэнк тронул мышь, скринсейвер отключился, и на экране возникла программа просмотра фотографий, которую он так и не свернул. Он хотел прокрутить снимки назад, чтобы, как и хотела Мэгги, просмотреть самые ранние из них – те, на которых они все еще составляли счастливую, дружную семью. На этих снимках были и неспешные воскресенья, когда сооружалась крепость из диванных подушек, и поездка во французскую Бретань, когда их палатку затопило дождем, и стоянка военных кораблей, где они снялись втроем… Но от усталости руки его задрожали (эта дрожь началась, когда Мэгги увезли, и закончится, только когда она вернется), и Фрэнк крутанул колесико не в ту сторону, попав на самое последнее фото.
Этот снимок Эди сделала несколько лет назад на Рождество. Праздник получился не самым удачным. Судя по выражению лица Элинор, меньше всего ей хотелось быть сейчас в родительском доме, а если вглядеться в ее пустые глаза, можно было без труда догадаться, что мысленно она находится совсем в другом месте – или грезит о нем. И все-таки тогда она приехала. Приехала, и Фрэнк с Мэгги засуетились, пытаясь доставить ей радость и удовольствие, ибо Элинор выглядела угнетенной и усталой. Оба были натужно-веселы, оба наперебой вспоминали бородатые шутки и смешные случаи, которые Элинор нисколько не веселили. Потом затеяли фотографироваться, но вспышка подвела, сработав с опозданием, отчего лица на снимке вышли засвеченными, словно смазанными, тогда как обстановка напоминала темный подвал.
Сейчас Фрэнк, нацелившись на лицо Элинор, увеличивал и увеличивал снимок до тех пор, пока оно не заполнило собой весь монитор. Что же это было? Что?!! Почему ты не сказала и мне тоже? Некоторое время он рассматривал крапинки в радужной оболочке ее глаз, испещрившие белки́ тонкие красные прожилки. Что, Элли?.. Сможет ли он увидеть в этих глазах правду?
Эта промелькнувшая в мозгу мысль заставила Фрэнка мысленно вернуться к их последней встрече, и он на несколько секунд крепко зажмурился, стараясь справиться с сумбуром в голове.
«Наша счастливая семья…» В последние полгода Фрэнк не думал ни о чем другом. Счастливая?.. Он знал: то, что написано на следующих страницах ежедневника, окончательно и навсегда избавит его от этой иллюзии. Счастливая?.. Как бы не так. Мэгги дала ему это понять совершенно ясно, и Фрэнк, уже догадываясь, о чем может идти речь, почувствовал острый приступ самой настоящей
Никто и ничто. Только сознание собственной вины. Только собственная совесть. А может, тот факт, что он и без того слишком долго тру́сил. Как он однажды сказал Элинор, когда вечером они сидели вместе на заднем дворе, изменить историю никогда не поздно.
И, вдохнув так глубоко, как только мог, Фрэнк перевернул страницу ежедневника.
Ну, ты сделал как я просила? Представил нас втроем? Надеюсь, что да. При желании мы с тобой можем вспомнить много хорошего, хотя вполне объяснимо, что мы не думаем об этом хорошем постоянно. Во всяком случае – не думаем сейчас, после всего, что́ произошло. Мне кажется, это – еще одна ошибка с нашей стороны, но ее-то как раз еще не поздно исправить, пусть на это и потребуются какие-то усилия.