Йерве из Асседо

Я тщательно из себя истребляла память об Иерусалиме, о тех девяти месяцах, которые в нем провела, как истребляла веру в чудеса и собственное воображение. Наверное, существуют в душе такие зоны, прикасаться к которым до поры до времени нельзя, потому что если коснешься не вовремя, незатянувшаяся рана так заболит, что продолжать дальше смиряться с действительностью станет невозможным.

Только как узнать, что рана затянулась, если никогда до нее не дотрагиваться?

Время всегда приходит тогда, когда приходит. А забыть Иерусалим невозможно, сколько ни лепи язык к нёбу, сколько ни связывай правую руку, он все равно тебя настигнет.

Мама познакомилась с интеллигентным химиком из Волгограда, устроилась кассиршей в супермаркете и не жаловалась. Я работала официанткой в китайском ресторане и постоянно роняла подносы, била посуду и переворачивала на клиентов соусницы с кисло-сладкой подливой. Но хозяин ресторана, вьетнамский беженец со времен Вьетнамской войны, прикипел ко мне душой и прощал мою криворукость. Наверное, потому что мне нравилась еда, которую он самолично готовил и от которой все остальные невьетнамцы отказывались, – жареные акульи хвосты и головы, обжигающая перцем уха и сырая рыба, закатанная в рис и водоросли.

Однажды я посетила выставку в маленькой картинной галерее на горе Кармель. Об этой выставке мне рассказала постоянная клиентка китайского ресторана, пожилая дама, из “русских” старожилов, слегка опекавшая меня. Она постоянно твердила, что с высшим образованием молодой женщине работать официанткой не комильфо, и все намеревалась познакомить меня с ее племянником, прекрасным молодым человеком, подающим большие надежды студентом энтомологии. Я вежливо отказывалась. Родственница этой дамы, тоже бывшая “русская”, выставлялась в картинной галерее в Хайфе. Я решила даму больше отказами не обижать и на выставку сходить.

Там я наткнулась на работу, которая меня моментально примагнитила. На ней была изображена небольшая комната с открытыми окнами. Колышущиеся занавески, два кресла, а между ними низкий столик. На столике – два стакана, наполненные водой, и часы. Циферблат зрителю не был виден.

Приблизившись к картине, я разглядела витиеватую подпись автора работы: М. Комарова-Ятуш.

Вероятность такого совпадения сводилась к нулю. И при этом именно так все и было. Я спросила у служащей галереи, как можно связаться с художницей, и она вручила мне со вкусом оформленную визитную карточку.

Долго бродила я с этой карточкой в кармане по зеленому Кармелю, смотрела на море, синеющее внизу между виллами, и кусочек картона сверлил мне бедро. Так навязчиво, что я решила избавиться от зуда и набрать номер.

– Маша?

– Да, – мне ответили на иврите.

– Здравствуйте. Не знаю, помните ли вы меня, это Зоя Прокофьева. Когда-то я была вашей пациенткой, когда вы работали в Деревне Сионистских Пионеров.

– Зоя! – воскликнула Маша со знакомой воодушевленной интонацией. – Конечно я тебя помню! Как ты? Как твои дела?

– Я была бы очень рада с вами увидеться, – я сказала, не думая, что говорю. – Простите за такую наглость, но я не смогла удержаться. Это возможно?

– Конечно, – сказала Маша. – С удовольствием. И не надо извиняться.

И пригласила меня в Иерусалим.

Я не помню, как туда добиралась на автобусе. Кажется, глаза у меня были зажмурены всю дорогу. В наушниках бесконечной прокруткой пела Земфира: “Отрастить бы до самых до плеч. Я никогда не вернусь – домой”.

Мы назначили встречу в кафе “Атара” на улице Аза. Я заняла столик у окна и заказала холодный кофе. Машу я узнала моментально, еще когда она переходила дорогу. Она, конечно, немного постарела и больше не выглядела на тридцать, но осталась все той же субтильной Машей. “Маленькая собачка – всегда щенок”, – говорила моя бабушка. Только глаза у Маши больше не были печальными.

– Можно я вас обниму? – вскочила я ей навстречу, нарушая границы.

– Конечно! – в третий раз сказала Маша, и я ее обняла.

Потом нас опять разделял столик, и будто мне опять было пятнадцать, только вместо воды мы пили холодный кофе.

– Я с вами так никогда и не попрощалась, – сказала я Маше.

– Ничего страшного, в том возрасте всякое бывает. Подростки они такие – безответственные и забывчивые. – Маша нежно улыбнулась. – Но видишь, никогда не поздно исправить. Лучше расскажи, что сейчас происходит в твоей жизни.

Я не знала, с чего начать.

– Да ничего особенного, – начала я. – Я сейчас живу в Хайфе. Я изучала экономику, но работаю официанткой.

– Как? – изумилась Маша. – Экономику?

– Да так. А что такого?

– Я думала, ты станешь филологом, литературоведом или писательницей.

– Да нет, это было детским увлечением. Со времен Деревни я больше ничего не писала, если не считать академические работы. И читать практически нет времени.

– Жаль, – сказала Маша.

– А вы стали художницей, – я сказала.

– Это так, увлечение, – с ложной скромностью махнула рукой Маша. – Я по-прежнему практикую психологию.

– Неужели это можно совмещать? – пришла моя очередь удивляться.