Йерве из Асседо

– но, только ты, мой светлый рыцарь, мне обещан небесами. Я тебя укрою ветром, холод подарю и пламя. Три звезды на небе встанут. Море вспыхнет парусами. Месяц зазвенит, и сами к небу мы с тобой восстанем. Мы с тобой восстанем к звездам, к солнцу, что горит в зените. “Никогда я не забуду”, – скажешь Зите, своей Зите…

Кисть твоя из чистой стали, красота благословенна. Мы с тобою ветром стали, мы с тобою стали ветром. Мы с тобою стали пеплом, светом, молодости следом. Мы вечны, как эти земли. Земли, что летят под нами. По гербам ступает время, по доспехам, по скрижалям. Слышишь? Струны задрожали. Тень луны легла над пылью сказкой, небылью и былью. Край морской горит огнями…

Послесловие

Летом на каникулы в Одессу приехали Натан с Аленой, Леонидас и Фукс. Мы часто встречались и долго обсуждали мои дальнейшие перспективы. Мама Натана самоотверженно продолжала раскапывать родословную моих таврических предков по отцовской линии, но ни единого еврея так и не выкопала, так что в Израиль путь моим бабушке и деду был заказан. Впрочем, они и так никуда бы не уехали. Алена и Натан хором считали, что я должна заняться своей жизнью, а не торчать возле мамы, которая торчала возле своих свёкров. Я просила на меня не давить. Натан прислушался, а Алена – нет.

Натан на меня не давил. Он просто все лето ходил грустный и печальный. Мне не хотелось с ним расставаться, но и целоваться не хотелось, потому что чем больше я бы с ним целовалась, тем сильнее мне бы не хотелось с ним расставаться. Такое было впечатление, что поминки продолжались все лето – по моей прерванной жизни и по моей персональной программе “НОА”.

Наш общий мадрих остался в Деревне до конца лета, а в сентябре ее покинул.

Все четверо оплакивали его увольнение и допытывали меня, что заставило его уволиться, но я не хотела об этом говорить, а к тому же понимала, что хоть они и никогда не произнесут этого вслух, его уход повесили на меня, и не только они. А это еще больше укрепило меня в решении в Деревню не возвращаться.

Я узнала, что Владу выписали из психиатрической больницы чуть ли не сразу после моего отъезда и что он, когда вернулся из Одессы, лично ею занялся и заседал с ней в кабинете чуть ли не каждый вечер. Владе разрешили остаться в Деревне на лето. Она подписала договор, в котором клялась больше не совершать попыток самоубиться, а Фридочка согласилась все лето за ней присматривать, если Влада будет соблюдать еще и второй и третий пункты договора, в которых ей предписывалось ухаживать за козами, курицами и лошадьми в сельскохозяйственном отсеке и исправно принимать все лекарства.

Мы с Натаном договорились продолжать отношения на расстоянии, и, как бы противно это ни звучало, лучшего определения для дальнейшего совместного будущего мы не нашли.

Лето закончилось, все четверо вернулись в Иерусалим в одиннадцатый класс. А я вернулась в Девятую школу догонять пропущенный десятый. Мы переписывались все первое полугодие, но потом все реже и реже. Я узнала, что Влада стала адекватнее, что Фукс и Вита сошлись, потом разошлись, потом опять сошлись, и что Юра Шульц стал встречаться с новенькой из Киева. В сентябре в Деревню приехала новая группа десятиклассников.

Фридман теперь был начальником еще двух новых мадрихов и того, кто сменил нашего. Все чаще и чаще в письмах стали появляться незнакомые имена и истории с действующими лицами, которых я не знала. Сперва я пыталась во все вникать, но потом поняла, что та жизнь больше не была моей. Принять это было невероятно сложно, но пришлось.

Мы с Натаном ждали лета, чтобы встретиться, и строили грандиозные планы, но в марте Маргарите Федоровне предложили престижное место в иерусалимском штабе Еврейского Сообщества Сионистов, и уже в мае мама Натана, его папа и два младших брата возвратились в их любимый Израиль. Так что Натану незачем было прилетать летом в Одессу.