Йерве из Асседо

Я поняла, почему Тенгиз не хотел покидать Деревню: что бы здесь ни происходило, взрослые тут тоже были убережены от одиночества, как в первобытном племени, скрытом сводами пещеры от суеты и опасностей наружности. Несмотря на то что Деревня располагалась в самом сердце пупа Земли, она была изолирована от внешнего мира какими-то незримыми, но ощутимыми сберегательными чарами.

Впрочем, дело было не в чарах, а в людях, которые в них верили.

– Все это плохо кончится, – вздохнул Тенгиз, обращаясь непонятно к кому, но точно не ко мне.

Но поскольку кроме меня никого рядом не было, я сказала:

– Здесь самое место тому, что плохо кончается.

А он сказал:

– А ведь не существует в природе вещи, которая кончилась бы хорошо.

– Существует, – возразила я. – Некоторые книжки хорошо кончаются.

– Это как посмотреть. Если книжка хорошая, как бы счастливо она ни закончилась, для читателя ее конец всегда плох.

– Но ее можно перечитать. Мои любимые книги я перечитываю десятки раз. И каждый раз все начинается заново.

– Какая твоя любимая книга? – спросил Тенгиз.

– У нее еще нет названия, – ответила я. – И конца у нее нет. Потому что она еще не дописана.

– А, – улыбнулся Тенгиз. – Ну да, конечно. Ты уже нанизала сюжет на семь жертв, как я тебе предлагал? Последовательность появилась? Цель у героев?

– Ну-у-у, – я сказала. – Как бы да, но еще не совсем понятно, к чему это все ведет.

Потом он спросил:

– Скажи, а я – персонаж в твоей книге?

– Нет, – честно ответила я.

– Жаль, – вздохнул Тенгиз.

– А ты бы хотел им стать?

– Еще бы! Кому не хочется стать персонажем в книге?

– Я бы не знала, что о тебе писать, – еще раз призналась я. – Я мало что о тебе знаю.

А он сказал:

– Я думаю, дело в том, что ты просто еще не придумала мне имя.

Имя? Разве я могла дать ему имя?

– Имя не важно, важно, чтобы герой был хорошим, не держащим зла, умеющим прощать. А ты уже такой человек, – заверила я его. – Это я точно знаю.

– Имя – это самое главное, – сказал он.

А потом облака вдруг застыли в небе, как в стоп-кадре, и ветер перестал скрипеть в ветвях. Не тишина то была, а беззвучие. В черных зрачках напротив разверзлись провалы. И в эти бездны полетел весь мир, все прошлое, будущее и настоящее, все вещи, которые невозможно было починить, залатать или исправить, все фантазии, иллюзии и все мое воображение. Ничего там не было, ничего, кроме голой правды. Все когда-нибудь заканчивается. Всему приходит конец. Время в Израиле бежало быстро, намного быстрее, чем в Одессе. Совсем скоро мы поднимемся с земли, и каждый пойдет по своим делам. Совсем скоро мы расстанемся. Совсем скоро я стану взрослой. Совсем скоро каждый пойдет по своей дороге. Но я не испугалась. Такая правда наделяла смыслом именно этот момент. Единственный и никогда больше неповторимый. И я возьму его с собой, пронесу в памяти до самого конца. Начало марта. Иерусалим. Трава. Холодный ветер. Облака. Мадрих. И аж два месяца до шестнадцатилетия.

– У каждой истории должен быть конец. В ином случае не следовало все это затевать. Я приду к финалу. Ты меня туда проведешь. А я – тебя, – сказал Тенгиз.

– Обещаешь? – спросила я на всякий случай, хоть и ничегошеньки не поняла.

– Я же специалист по финалам. – Тенгиз поднялся с земли. – Когда что-нибудь плохо кончается, следует обращаться ко мне. Вставай, идем второй раз ужинать.

– Подожди, – попросила я. – Я хочу запомнить.

Мой мадрих послушно опустился обратно на землю и принял ту же позу, в которой находился несколькими минутами прежде: скрестил ноги по-турецки, покрутил в руках пачку “Лаки Страйк”, повернул голову в ту сторону, где находилась будка с охранником. На белой толстовке на груди было написано: “Деревня Сионистских Пионеров”. На нем были темно-синие джинсы, черные найковские кроссовки, а на шее болтался вязаный шерстяной шарф.

Высоко над ним, над кронами деревьев с приколоченными листьями, в черном небе пролетали рваные облака.

– Мне следует попросить прощения у Милены, – сказал Тенгиз, – и поблагодарить ее от всего сердца. Иногда я веду себя как кретин.

– Ага, – согласилась я.

Глава 32 Пурим

В середине марта Милена покинула Деревню, но прежде устроила отвальную. Принесла кексы, чипсы, газировку и цветные драже. Только шариков не хватало, чтобы окончательно перепутать прощальный вечер с днем рождения. Впрочем, музыки тоже не было. Когда Милена произносила прощальную речь, все девчонки рыдали, кроме Аннабеллы, и даже Миша из Чебоксар пустил скупую слезу.

Но хуже всех реагировал Натан. Его чуть ли не трясло, и он был первым, кто поинтересовался причиной ее ухода, потому что его не удовлетворило формальное объяснение: “В жизни каждого человека наступает пора двигаться дальше. Я понимаю, чем чревато покидать вас в середине года, но я ухожу не потому, что мне здесь с вами плохо, а потому, что в другом месте мне тоже будет хорошо. Я вас всегда буду помнить”. Не приходилось сомневаться, что речь продиктовала психолог Маша, когда взяла себя в руки и вспомнила о своих профессиональных обязанностях.