Йерве из Асседо

И я тоже ахнула внутри себя, потому что я тоже думала. Как?! И мало того, что думала, сама же Маше об этом и рассказала на нашей последней встрече. Вот уже столько недель все мы пребывали в уверенности, что между нашим мадрихом и классной руководительницей процветает бурный роман. Этот роман был одной из главных тем всех наших разговоров, сплетен и мечтаний. Мы даже пророчили им свадьбу. Именно в сентябре, когда вернемся в Деревню после лета. Девчонки представляли, какие платья купят или сошьют во время каникул ради такого торжества, гадали, будет ли русская музыка, оркестр или диджей, а пацаны задавались вопросом, разрешат ли им на той свадьбе пить, как нормальным людям, или придется прятаться в кустах. Неужели мы все это выдумали?

– Может, хватит уже? – сказала Фридочка. – Это же невозможно слушать!

– Действительно, хватит, – повторила Милена, и мне пришлось сильно напрячь слух, чтобы ее расслышать. – Ничего личного между Тенгизом и мной никогда не происходило, как можно было такое подумать? Мы всегда занимались исключительно работой.

Я не знаю, как там было на самом деле, но мне показалось, что она заплакала. Вероятно, я услышала всхлип. А может, и он мне послышался. В Деревне никогда невозможно было с точностью знать, что происходило на самом деле, а что было плодом не в меру разыгравшегося воображения.

– И поэтому, – продолжила Милена, – я доложила инспекции, что я, тридцатилетняя религиозная незамужняя женщина, живущая на съемной квартире в Неве-Якове с мамой и двумя котами, заинтересовалась воспитателем класса, который веду. Я сказала им, что явилась в общежитие после работы, чтобы объясниться с этим вожатым и открыться ему. Я призналась им, что утратила трезвость суждения, потому что отчаялась найти подходящего спутника жизни. Я сказала им, что я вешалась на шею своему коллеге во время его рабочей смены в надежде, что он снизойдет до меня и проявит благосклонность. А он, как человек благородный, не мог меня прогнать. Это и послужило причиной его недосмотра за подопечными. Что еще мне оставалось делать? В ином случае уволиться попросили бы Тенгиза. Это была его смена.

– Господи, – прошептала Маша, теряя весь свой запал, – это уму непостижимо. И эти олухи инспекторы тебе поверили? Тенгиз ведь тоже давал показания комиссии. Тенгиз не стал бы врать. Тенгиз всегда говорит правду.

– Он всегда говорит правду, – далеким эхом отозвалась Милена. – Но они мужчины, они мне поверили. Они, я уверена, посчитали, что, как благородный человек, этот мадрих выгораживает несчастную женщину и поэтому врет.

– Я согласен с предположениями Милены Владимировны, – вставил свое веское слово Семен Соломонович.

– Ты что, Милена, такое себе возомнила? – мрачно произнес Тенгиз. – Почему ты решила, что я нуждаюсь в твоих жертвах?

– Не ты в них нуждаешься, – пробормотала Милена, тщетно пытаясь казаться решительной, – а наши дети. Которые нуждаются в тебе. Твой уход обернулся бы для них катастрофой.

Тенгиз что-то угрожающе гаркнул по-грузински, а потом на иврите: “Я тебе не верю”.

От этого страшного возгласа я вдруг будто отрезвела, выпала из ситуации и посмотрела на нее со стороны и издалека. Я подумала, как говорила моя мама: и в самом деле, что за драма? Ну уволили бы Тенгиза, и что такого? Натан говорил, что мадрихов всегда везде не хватает, он в два счета нашел бы работу. Зачем надо было Милене идти на такие жертвы, если ей было так хорошо с нами, а квартира у нее была съемная? Наверняка учителям новую работу найти сложнее. И почему каждый раз, когда речь заходила о Тенгизе, вокруг него был такой накал страстей и все будто пытались его от чего-то защитить и уберечь, словно ему самому было шестнадцать лет? Разумеется, я помнила про погибшую Зиту, но Тенгиз не походил на человека, который от своего несчастья потерял способность постоять за себя.

Почему Фридман ничего не предпринял и не опроверг перед комиссией басню Милены, поддержав тем самым ее увольнение? Если мыслить трезво, как ни крути, виноватым оказывался Тенгиз, поскольку прямая ответственность за нас в период пропажи Арта лежала исключительно на нем. Но мне не хотелось мыслить трезво, ведь рассудок в роли прокурора того обвиняемого, чьим адвокатом выступает сердце, абсолютно беспомощен. К тому же виноват во всем вообще был Арт. Это напоминание опять все расставило по правильным местам.

– Неправду ты говоришь, Милена, – произнес Тенгиз раскатистым голосом Горного Короля из пластинки моего детства, – а жалостью и снисхождением меня оскорбляешь. Если ты собралась меня спасать, то ошиблась адресом, мне это ни к чему. Мне казалось, ты меня знаешь. И никакое это не благородство с твоей стороны, а проявление мнимого превосходства. Ладно. Заседание для меня окончено. Будьте здоровы.

Я даже не успела юркнуть в угол, так стремительно Тенгиз покинул кабинет. Я побежала вниз по ступенькам, но недостаточно быстро, и он увидел меня, несущуюся по парку.

– Стой, Комильфо! Стой, кому говорят!