Йерве из Асседо

Я поняла, что Маша имела в виду про этапы, когда наступило тридцатое декабря, и не запахло снегом, не запахло елкой, и не запахло мандаринами, и не запахло вареными яйцами и картошкой для оливье, и селедкой тоже не запахло, и вообще ничем привычным не запахло. А на групповых дискуссиях, и на личных, с нашими воспитателями мы долго обсуждали, надо праздновать Новый год, живя в Израиле, или не надо, а в Израиле его никто не праздновал, а если и праздновали, то почему-то называли именем христианского святого, Сильвестра. А Натан Давидович был ярым противником празднования и утверждал, что это христианский обычай и нет смысла его переносить в Израиль, раз мы решили порвать с нашим диаспорским прошлым, и Хануки нам должно быть достаточно, и Тенгиз с ним соглашался. А я вовсе не собиралась порывать со своим диаспорским прошлым, и мне, как и многим другим, очень хотелось праздника и волшебной атмосферы, и предвкушения, и подарков, и чтобы “Ирония судьбы” и президент по телевизору, и чтобы было как дома.

Мы впервые с Натаном поссорились. И не целовались целых два дня, и даже не разговаривали. А Тенгиз вместе с Фридманом убедили Фридочку, что праздновать не надо, потому что это противоречит идеологии, которой придерживается Деревня в частности и Израиль в целом, и ей пришлось согласиться, потому что она была в меньшинстве, а слово начальника – закон. И мы зажгли ханукальные свечи.

И хотя свечи на подоконнике Клуба и были красивыми и история ханукальная была весьма впечатляющая, я ее тогда не оценила, потому что опять злилась, и мне казалось, что нас ущемляют в наших гражданских, исторических и человеческих правах, пытаясь истребить из нас то, что истребить невозможно.

Короче говоря, все это закончилось слезами. Рыдали все. Даже некоторые мальчики. По поводу и без повода, и такое было ощущение, что наша группа превратилась в похоронную процессию, оплакивающую непонятно что, точно как на поминках, на которых я, слава богу, никогда не бывала.

Более того, я случайно застукала рыдающего Арта. То есть он не совсем рыдал, но глаза у него были на мокром месте. Это случилось, когда я поздней ночью почувствовала острый голод и, несмотря на правила, отправилась в Клуб. Свет был включен, а Арт сидел на диване в пижаме и пожирал хумус ложкой прямо из упаковки. Он посмотрел на меня со страшной ненавистью и даже показал средний палец, но я все равно увидела, что он ревет. И это зрелище настолько не укладывалось в голове, особенно пижама, что на какой-то очень и очень короткий миг я преисполнилась к нему сочувствием. Но миг прошел, а мне до Арта никакого дела не было, я даже его больше не ненавидела, ответный палец ему не показала и пошла мазать шоколадное масло на засохший ханукальный пончик и запивать молоком.

Но Фридочка все же несколько взбунтовалась против Тенгиза и начальника и, хоть это не была ее смена, вечером тридцать первого декабря притащила в Клуб приготовленные дома бадьи оливье и шубы, покупной торт и виноградный сок вместо шампанского. Вероятно, Тенгиз закрыл на это глаза. Мы посидели, поели, попили, но настроения никакого не было. До президента и курантов мы не досидели, потому что отбой никто не отменял, Тенгиз в конце концов пришел и отправил всех спать. Натан есть оливье демонстративно не явился.

Мы вполне могли бы устроить себе собственную вечеринку, продлив оливье в комнатах, и, думается мне, Тенгиз и на это закрыл бы глаза, но настолько все было испорчено, что опять никто не купил бухла. Миша из Чебоксар очень переживал по этому поводу.

Первого января все мы пошли в школу, и уроки велись как обычно, и хоть Милена и поздравила нас с Новым годом, она это сделала как-то искусственно и деревянно. В классе было холодно, и мы потребовали включить кондиционер, но выяснилось, что пульт сломался, долго искали батарейки, Милена искала волонтера, чтобы сходил в хозяйственные учреждения, которые были на другом конце Деревни, и Натан вызвался пойти. А когда он вышел из класса, стало еще холоднее, а к холоду добавилась пустота.

Я посмотрела в окно, в которое билась скучная сырость, серая слякоть, бестолковая пасмурность и склизкая непогода и ничего даже близко похожего на снег, и с тревогой почувствовала, что заскользила вниз по кривой параболы.

Глава 28 Сексуальное воспитание

Унылый период после неновогодней Хануки длился до бесконечности. Каникул не предвиделось аж до марта, нагрузка в школе увеличилась, экзамены стали еженедельным событием. Мы учились с восьми утра до пяти вечера. Темнело рано, а мы еще сидели в классах, и от этого тупое уныние все возрастало. Потом делали домашние задания, иногда репетировали очередные показательные выступления, участвовали в групповых беседах и к концу дня полумертвыми заваливались в кровати, отказываясь даже от вечернего душа.