– Ты многое понимаешь, Зоя, иногда слишком многое. И ты, несомненно, должна понимать, что то, что сейчас с тобой происходит, это этап. Раньше был плохой этап, и все тебе виделось в мрачных тонах. Он прошел. А сейчас это хороший этап, и все тебе видится в ярком свете. Но и он пройдет. – Она сделала паузу, будто задумавшись, стоит ли продолжать, и в итоге своих умных коней не придержала: – Это называется идеализацией. Но жизнь не черная и не белая, Израиль не черный и не белый, и Деревня тоже, и все остальное. Правда где-то посередине, и она серая. А ты еще не там.
– Вы говорите банальности, – разозлилась я на психолога Машу, внезапно вспомнив слова Аннабеллы про обиженную на жизнь тетку, и мне почему-то захотелось ее еще больше обидеть. – Вообще-то я таки все это понимаю, нам Виталий объяснял еще в самом начале года про параболу настроений учеников программы “НОА”, и про адаптацию, и про интеграцию, и про все эти ваши умные штуки. Но вы что, хотите меня типа с небес спустить такими пониманиями? Вам обязательно надо, чтобы я страдала, чтобы вам было со мной интересно?
– Мне с тобой всегда интересно, – грустно улыбнулась Маша. – И поэтому тоже мне бы хотелось, чтобы мы продолжили работать. Мне не хочется от тебя отказываться.
Я не знаю, честно говоря, что сказал бы главный наставник всех психологов на такое Машино откровение, но мне оно понравилось. И факт, что осталось в моей памяти на долгие-долгие годы, и, вероятно, не будет преувеличением сказать, что навсегда.
Мне в самом деле казалось, что я успешно завершила свое психологическое созревание – на пять, если не на пять с плюсом. И было невероятно важно Маше это доказать. И она поняла, что мне очень важно ей это доказать, и не стала больше настаивать. Я поблагодарила ее от всей души за то, что позволила мне быть открытой и откровенной. И стало немного грустно, но не так, чтобы очень. А Маша сказала, что если она мне когда-нибудь понадобится, она всегда здесь. И еще спросила на прощание:
– А что там Фриденсрайх? Как он поживает?
И снова стала родной, знакомой и молодой, и вовсе не теткой, и уж точно не обиженной жизнью, и зря я ее обидела Виталием, с которым она явно конкурировала на психологическом поприще. Я не удержалась от улыбки до ушей.
– У него тоже все в порядке. Он тоже счастлив и обрел покой. Он познакомился с одной девушкой. Она отважная беглая иудейка. После погрома в Сарагосе, где испанские вельможи прирезали всех ее родных, долго скиталась по миру, потом ее похитили и продали в бордель в ужасном краю Авадлом, где она провела десять лет. Но она убила хозяйку борделя, пристукнув ее кочергой по голове, и удрала в благословенное Асседо со своей подругой Джокондой. А удрала она именно в Асседо, потому что у нее была дочь, которая родилась прямо там же, в борделе, а коварная хозяйка продала дочь на аукционе, и выяснилось, что ее купил заезжий пират, гроза морей, который пиратствовал у берегов Асседо. И там, в Асседо, она и встретилась с Фриденсрайхом и дюком. Они оба в нее влюбились и обещали отыскать пропавшую дочь. Ее зовут Зита.
Об этом я могла говорить бесконечно, и иногда только об этом и говорила на протяжении всех пятидесяти минут, и тогда казалось, что их не пятьдесят вовсе, а от силы пять, так быстро утекало время, а Маша слушала с неподдельным интересом, улыбалась, иногда хихикала, а иногда даже смеялась в голос, и почему-то после таких встреч мне было особенно здорово, как будто меня напоили, накормили, обогрели и спать уложили. И вот теперь было точно так же, и я собралась отказываться от идеи расставаться с Машей. Зачем, в самом деле, с ней прощаться? Какая разница, больная я или здоровая, если мне с ней хорошо. И я хотела сказать…
– Зита… – эхом повторила Маша.
Боже, какая я дура. Убить меня мало. Кочергой по голове.
Но прежде чем я успела обдумать, чего это я, собственно, дура и за какие грехи меня следует убивать, ведь я всего лишь назвала имя, известное нам обеим от одного и того же источника, который ничего ни от кого не скрывал, и я никого не предавала и никакие чужие тайны не разглашала, Маша спросила:
– Скажи, Зоя, что у тебя происходит с Тенгизом?
А я тут же отрезала:
– До свидания, Маша, спасибо вам за все, я больше к вам не приду.
И встала.
– Постой, Зоя…
Маша тоже встала и даже схватила меня за рукав, что было делом неслыханным, потому что она никогда ко мне не прикасалась. То есть не схватила, а только дотронулась, но показалось, что собралась заковывать меня в наручники и вести к верховному судье.
– Это важная тема, – она сказала голосом судебного пристава, а может быть, даже и прокурора. – Мадрихи – важные для вас люди. Наверное, самые важные сейчас… И вы для них важны, но…
– Ничего мы не важные! То есть они. И вообще у него роман с Миленой.
Уничтожить и предать забвению. Забвению!
– С Миленой?! Как же?..
Но я не стала слушать дальше, вылетела из кабинета и побежала целоваться с Натаном в библиотеке, которая через полчаса закрывалась.