Покойный граф, осмотрев и изучив все то, что показалось ему наиболее достойным интереса и внимания во Франции, намеревался продолжить свой путь в Италию, чтобы обозреть этот рай на земле, это вместилище столь многочисленных чудес природы и прекрасных и знаменитых памятников многовековой древности. Но вспыхнувшая война, которую Франция принесла в Германию, заставила его, по воле отца, отправиться домой, где, впрочем, его неудовольствие этим досадным обстоятельством вскоре рассеялось, поскольку Его Высочество правящий курфюрст подал ему первый знак признания его достоинств и назначил его капитаном вновь сформированного Корпуса мушкетеров[1078].
Этот эпизод дает повод для восхваления Италии как «рая на земле», как настоящей выставки чудес природы и легендарных древностей, подчеркивая одновременно обязательность ее посещения в рамках образовательного путешествия[1079]. Именно поэтому автор не может обойти молчанием эту сорвавшуюся поездку и прямо перейти к началу военной карьеры своего героя. Вместо этого он чувствует себя обязанным объяснить и оправдать такой досадный промах: Яблонский подчеркивает недовольство и раздражение молодого графа, но обосновывает отклонение от нормы высшими соображениями и чувством долга, ссылками на необходимость службы государю, защиты отечества и выполнения отцовской воли. В самом деле, если бы он вовсе обошел молчанием этот эпизод, он не смог бы объяснить такое отклонение от идеального маршрута. Но сам по себе тот факт, что даже десятилетия спустя, выступая перед лицом скорбящих слушателей, проповедник чувствует себя обязанным особо остановиться на этом, казалось бы, второстепенном эпизоде, подчеркивает его значимость и для усопшего, и для социальных практик высшей аристократии.
В текстах надгробных биографий мы находим множество других примеров такой риторической компенсации, призванных объяснить или оправдать отклонение от нормы и от идеала аристократического образования ссылками на те или иные ограничения или случайности или же, наоборот, подчеркнуть или приукрасить другие элементы образования, чтобы отвлечь внимание от постыдных пробелов. Ева Бендер рассматривает в этом ключе панегирик в честь Фридриха-Людвига (1681–1710), третьего сына принца Нассау-Дилленбургского, который, в отличие от своих братьев, так никогда и не совершил приличествующего его рангу образовательного путешествия из‐за преждевременной кончины обоих своих родителей; как-то восполнить этот пробел ему помешала его собственная ранняя гибель в ходе Войны за испанское наследство[1080]. На этом фоне проповедник всячески выпячивает обширное, приличествующее аристократу первоначальное образование, полученное принцем в Академии Херборна (Herborn): в 1700 году он получил (впрочем, как и другие представители его династии) титул почетного ректора (Rector magnificentissimus) этого учебного заведения по случаю начала обучения там своего младшего брата и показал себя достойным высокого звания, выступив с развернутой речью на латыни, которая произвела благоприятное впечатление на профессоров и студентов[1081]. Объясняя невозможность совершить образовательное путешествие, панегирик представляет в качестве альтернативы начало многообещающей военной карьеры: «Его брат еще и иным способом помог ему начать свой путь к славной цели», добившись для него командного поста сначала на прусской службе, а затем в армии пфальцграфов. Таким образом, оказывается, что, несмотря даже на пропущенное им образовательное путешествие, покойный все же соответствовал идеальному типу достойного принца, в равной степени искусного в области и arma, и litterae.