Язык поэтому – типичный, но и исключительный случай аутопоэтической организации. Ведь только язык позволяет описывать сам себя (и говорящих на нем – описывать самих себя). Кроме того, язык – не статичная и абстрактная система правил. Обращая на это особое внимание, Матурана и Варела вводят понятие «языка в действии» (в английской версии – languaging), противопоставляя его обычному пониманию языка как символической схемы (language). Вот в этом нам и слышится отзвук учения Гумбольдта. Общее здесь и там – понимание языка как непрерывного творческого процесса. У чилийских ученых упор делается на автономном, самодеятельностном характере этого процесса. Эта мысль Матураны и Варелы значима уже и в контексте семиотики, в том числе художественной семиотики. Если предположить, что произведение искусства есть аутопоэтическая организация, а семиотическое его описание – это реконструкция его художественного языка, то сопряженный, согласованный процесс, в котором участвуют на взаимно определенных правах поэзис и семиозис, можно назвать аутопоэзисом – в специальном, художественно-семиотическом применении этого термина115.
Между тем рассмотренные выше идеи о самоподобии, саморефлексивности и самоорганизации языка как одной из гуманитарных систем, в чем-то гомогенных системам естественным, известны еще с античности. Еще к Гераклиту восходит таинственное понятие о «самовозрастающем логосе». Что именно имел в виду Гераклит, употребив эту идиому, не совсем, однако, ясно. Известно, что собственно слово «Логос» вмещало в себя какое-то невообразимое (с современных позиций) количество смыслов. Это и «слово», и «разум», и «речь», и «язык», и «смысл», и «закономерность», и многое другое. Все это мыслилось, чувствовалось, переживалось как нечто единое, нерасчлененное – один концепт для целой вереницы представлений. И вместе с тем ясно осознавалось, что это «нечто» не зависит полностью от человеческого произволения. Оно способно на автономное движение, на своезаконное возрастание. К самодвижению причастны, стало быть, и слово, и язык в его целостности, и мысль, и речь человеческая, равно как и отдельные смыслы языка и речи. Логос – в постоянном колебании от Хаоса к Космосу, от невыраженного к выраженному, от сказуемого к несказанному.
Как отмечалось нами в главе I в связи с языкотворческими концепциями лингвистов, идеи романтизма о самоценности и самозамкнутости языка были свойственны как гумбольдтовской концепции (идея о динамическом «самодеятельном возникновении языка из самого себя»), так и соссюровскому статичному пониманию языка («язык, рассматриваемый в самом себе и для себя»). Как отмечает В. И. Постовалова, соссюровский принцип постулирует язык как двуединое рефлексивное образование:
В ракурсе «в-самом-себе», или автономности. И в ракурсе «для-себя», или рефлексивной гомогенности. Рассматриваемый в ракурсе «в-самом-себе», – язык предстает как некая автономная, самодовлеющая (самодостаточная) реальность. Рассматриваемый в ракурсе «для-себя», он предстает как реальность, рефлексивно осмысливаемая сообразно своей внутренней природе, без привнесения «иного»: чужих свойств, атрибутов, точек зрения, целей и др. [Постовалова 2017: 38].
Соссюровская идея обернутости языка на самого себя была предсказана Стефаном Малларме в его студенческих записках о языке еще в 1860‐е годы. Французский поэт-символист определяет в них «науку о Языке» как процесс «мышления Языком самого себя». В одной из таких заметок, звучащей как девиз, говорится о «результатах знакомства Идеи Науки и Идеи Языка»: «Наука, нашедшая в Языке подтверждение себя самой, должна теперь стать
Обратимся теперь к тем языковым явлениям, в которых принцип самоподобия, самоорганизации и авторефлексивности проявляется конкретно и материально.