Янтарный телескоп

Тихо и осторожно он двинулся вдоль ручья. Его дэмон, зелёная жучиха, летела над ним, нюхая воздух; у неё было не такое хорошее зрение, как у отца Гомеса, зато острое обоняние, и она очень ясно улавливала запах плоти молодых людей. Она улетала немного вперёд, садилась на травинку и ждала священника, а потом снова летела; и когда она почуяла след, оставленный в воздухе их телами, отец Гомес воздал хвалу Господу за свою миссию, потому что ему стало как никогда ясно, что мальчик и девочка идут на смертный грех.

Он увидел, как они вошли в лесок. Они ни разу не оглянулись с тех пор как перешли гребень, но всё же отец Гомес скрывался, двигаясь вдоль ручья пригнувшись, в одной руке держа винтовку, а другой поддерживая равновесие.

Он был так близок к успеху, что впервые задумался над тем, что будет делать дальше и что больше угодно Царству Небесному: чтобы он вернулся в Женеву или чтобы остался проповедовать в этом мире. Для начала нужно убедить этих четвероногих существ, у которых, кажется, есть зачатки разума, что ездить на колёсах отвратительная и сатанинская привычка. Отучить их от этого, и они будут спасены.

Он остановился у подножья холма, там, где начинались деревья, и тихо положил винтовку на землю.

Он вгляделся в серебряно-зелёно-золотые тени и прислушался, приставив к ушам ладони, чтобы уловить и лучше расслышать сквозь стрекотание насекомых и журчание ручья самый тихий голос. Да: они там. Они остановились.

Он нагнулся за винтовкой…

И вдруг хрипло, придушенно ахнул: что-то схватило его дэмона и потащило от него.

Но вокруг ничего не было! Где она? Боль была дикой. Он услышал её вскрик и бешено заметался по сторонам, ища её.

— Спокойно, — сказал голос из воздуха, — и тихо. Твой дэмон у меня в руке.

— Но… где ты? Кто ты?

— Меня зовут Балтамос, — ответил голос.

Уилл и Лира осторожно пробирались вдоль ручья в лес, лишь изредка перебрасываясь парой слов, пока не пришли в самую его середину.

Посреди рощи была маленькая поляна, поросшая мягкой травой и покрытая замшелыми камнями. Ветви деревьев над ней сплелись так тесно, что почти полностью застилали небо, и на поляне плясали маленькие солнечные зайчики; всё вокруг было в золотых и серебряных пятнах.

И стояла тишина. Нарушали её только журчание ручья да редкий шелест тронутой ветерком листвы в вышине.

Уилл положил на землю свёрток с едой; Лира положила свой рюкзачок. Вокруг не было ни следа теней дэмонов. Они были абсолютно одни.

Они сняли ботинки и носки и сели на мшистые камни у ручья, болтая в нём ногами, вздрагивая от прикосновения холодной воды и чувствуя, как быстрее бежит по жилам кровь.

— Я проголодался, — сказал Уилл.

— Я тоже, — сказала Лира, хотя чувствовала не только голод: ещё что-то, полурадостное, полумучительное — она сама точно не знала что — смутно беспокоило её.

Они развернули тряпицу и поели хлеба и сыра. Их руки почему-то двигались медленно и неловко, и оба они едва ощущали вкус еды, хотя хлеб, испечённый на горячих камнях, был в муке и аппетитно хрустел, а слоистый сыр был солёным и очень свежим.

О потом Лира взяла один из маленьких красных плодов. С быстро бьющимся сердцем она повернулась к нему и сказала:

— Уилл…

И осторожно поднесла плод к его губам.

По его глазам она увидела, что он сразу всё понял, и что от радости он не может говорить. Он почувствовал, как дрожат её пальцы рядом с его губами, и поднял руку, чтобы удержать её руку — а потом они не могли посмотреть друг на друга; они были смущены; их переполняло счастье.

Легко, как два мотылька, неуклюже столкнувшихся в полёте, их губы соприкоснулись.

И ещё не успев понять, как это случилось, они оказались рядом, лицом наугад ища лицо другого.

— Как говорила Мэри, — прошептал он, — когда тебе кто-то нравится, это знаешь сразу; когда ты спала, на горе, перед тем, как она тебя забрала, я сказал Пану…

— Я слышала, — прошептала она, — я не спала и хотела сказать тебе то же самое и теперь знаю, что всё время чувствовала: я люблю тебя, Уилл, я люблю тебя…

Слово «люблю» воспламенило его чувства. Всё его тело трепетало, и он ответил ей теми же словами, снова и снова целуя её горячее лицо, наслаждаясь запахом её тела, и медовым ароматом тёплых волос, и сладостью влажных губ, на которых остался вкус маленького красного плода.

Вокруг была только тишина, как будто весь мир затаил дыхание.

Балтамос был в ужасе.

Он побежал вверх по ручью, прочь от леса, сжимая в руке царапавшегося, жалившего, кусавшегося дэмона, стараясь скрываться от глаз человека, который, спотыкаясь, бежал за ним.

Он не должен был дать ему себя догнать. Он знал, что отец Гомес убьёт его в секунду. Ангел его ранга не ровня человеку, даже сильный и здоровый, а Балтамос не был ни силён ни здоров. К тому же его искалечили скорбь по Баруху и стыд за то, что он покинул Уилла. У него даже не было сил летать.

— Стой, стой, — говорил отец Гомес. — Пожалуйста, подожди. Я тебя не вижу, давай поговорим, пожалуйста, не делай больно моему дэмону, прошу тебя…