«Я» значит «Ястреб»

Я сидела в поезде, зажав в руках папку с речью, и от радиатора было жарко ногам. За окошком чувствовалось морозное дыхание зимы. Бумажно-белые небеса. Сверкающие льдом деревья. Пустые поля, словно с подсветкой, которые становились все уже и короче по мере разрастания города. Потом я со своей папкой оказалась в церкви и глядела на сотни ног на черно-белом полу, на сотни плеч, галстуков и острых воротничков, на края юбок и гулко цокающие черные каблучки. Забеспокоилась, что, наверное, оделась недостаточно хорошо. Черное хлопчатобумажное платье, купленное в магазине «Дебенхем». Может, оно не годится для такого случая? Почему я не пошла и не купила что-нибудь более подобающее? Что-нибудь дорогое, элегантное, с четко обрисованными контурами. Лишь через несколько секунд я поняла, что мои переживания совсем не связаны с одеждой. Я села на скамью между мамой и братом, взяла их за руки, и голова закружилась от любви и печали. Рядом сидели моя тетя и девушка брата с родителями. Мы были одной семьей. Правда, одной семьей. Я оглянулась посмотреть, кто будет выступать. Вот Рон Морганс и Аластер Кемпбелл – они работали с папой много лет. А дальше Джереми Селуин, тоже фотограф, кусая губы, следит, как церковь заполняется народом.

Сжимая речь в руке, я подошла к кафедре. Я прочла столько лекций, провела столько семинаров. Конечно, выступить мне будет нетрудно. Но оказывается, я ошиблась. Меня охватил страх. Чтобы удержаться на ногах, пришлось ухватиться за края деревянной кафедры. «Как быть? Не надо смотреть на публику, – подсказывал внутренний голос. – Представь себе, что в церкви никого нет».

Но вдруг вклинился другой голос: «Посмотри на собравшихся».

И я посмотрела. Сотни лиц. Папины коллеги, друзья. Страх тут же исчез. Больше мне нечего было бояться. И я начала говорить. Стала рассказывать о папе. Немного о его детстве. Потом сказала, что он был удивительным отцом. Напомнила о его нелепой привычке ходить исключительно в костюмах, хотя иногда он делал себе поблажки и по выходным не надевал галстук. Рассказала, как во время нашей поездки в Корнуолл, когда папа собирался фотографировать полное солнечное затмение, мы стояли на берегу под темнеющим небом и к нам подошел человек в длинном белом одеянии и с серебряной диадемой на голове. Он заявил, что является реинкарнацией короля Артура.

– Чего это вы вырядились в костюм? – удивленно спросил он отца.

– Видите ли, – ответил тот, – никогда не знаешь, кого встретишь.

А потом я рассказала историю, которую, как надеялась, поймут все собравшиеся.

Отец, еще совсем мальчик, стоит у забора и смотрит в небо. Перед ним аэродром Биггин-Хилл, и папа наблюдает за самолетами ВВС Великобритании. Ему лет девять? Десять? Он фотографирует висящим на шее дешевеньким «Брауни» каждый садящийся и взлетающий самолет, а после записывает номер в тетрадь со спиральным корешком. Становится поздно. Пора уходить. Но вдруг мальчик слышит совершенно незнакомый звук, гул какого-то неизвестного двигателя, и – да, вот оно! – вот мгновение, о котором он мечтал. Он вглядывается в небо и видит посадочные огни… чего? Что это такое? Он не знает, что это за летательный аппарат. Такого нет ни в одной из книг. Он делает снимок и записывает номер в тетрадь. Это гость из будущего: новый американский самолет. Для юного воздушного наблюдателя пятидесятых годов это то же самое, что увидеть воочию Святой Грааль.

Когда я писала свою речь, все еще немного оглушенная нападением Мэйбл, моя рука потянулась к телефону: я хотела позвонить, чтобы узнать у папы, какой же модели был тот самолет. И тогда на мгновение весь мир вновь стал для меня черной дырой.

На плечо мальчику легла рука и чей-то голос сказал: «Пойдем-ка со мной, приятель». Его притащили в помещение охраны и втолкнули в дверь. Из-за стола поднялся хмурый человек с усами, похожий на сержант-майора, наорал на него, выдрал страничку из тетради, скомкал ее и выбросил в корзину для бумаг. Снова принялся орать, открыл крышку фотоаппарата, засветил пленку, выдернул серпантин прозрачного ацетата и швырнул туда же, в корзину. «Я ревел, как белуга, – вспоминал папа. – А они приказали: «Иди домой и забудь, что ты здесь был. Ты ничего не видел». Меня выпихнули за ограждение, и я стоял с тетрадкой и фотоаппаратом весь в слезах. Но потом перестал плакать, потому что кое-что придумал. Что-то из «Дика Бартона»[26] или «Орла». Может, когда писал, я достаточно сильно надавил на карандаш?» Папа заштриховал грифелем следующую страницу, и на сером фоне проявились белые буквы с вырванной страницы – номер секретного самолета. Отец рассказывал, что сразу же утер слезы, радостный вскочил на велосипед и помчался домой.