«Я» значит «Ястреб»

Серым прохладным вечером следующего дня, расслабившись от того, что в моем мире произошли глобальные изменения, настоящий тектонический сдвиг, я скормила Мэйбл целого голубя. Мы сидели на стуле под яблоней и слушали, как в кустах живой изгороди поют черные дрозды. Дом больше не казался мне неприветливым. Квадрат мягкого света от кухонного окна падал в сад. На лужайке постепенно выросла тронутая морозом куча голубиных перьев. Потом Мэйбл принялась за еду. Она проглотила все, до последнего кусочка. Когда все было съедено, ее зоб так наполнился, что она едва держалась на ногах.

Пока она выщипывала у голубя перья, мне открылось кое-что еще, как будто с выщипыванием перьев открывались и нечто иное. Мне вспомнились мои весенние сны, в которых ястреб улетал от меня, исчезая в небе. И мне так хотелось последовать за ним, улететь и пропасть. Долгое время я думала, что я тоже ястреб-тетеревятник – одна из тех непослушных птиц, которые умеют переноситься в другой мир и которые когда-то зимой улетели от хозяев и сидели высоко на деревьях. Но я не была ястребом, сколько бы ни старалась низвести себя до птичьего уровня, сколько бы ни теряла свою сущность среди крови, листвы и полей. Я была одной из тех, кто стоял под деревом поздним вечером, подняв от сырости и холода воротник, и терпеливо ждал возвращения своего ястреба.

Теперь Мэйбл пробивала клювом хрупкую грудную клетку голубя и тянула за межреберную мембрану. Щелк. Я вспомнила отца: как он заштриховывал карандашом страницу с проступающими на ней призрачными знаками. Щелк. Вспомнила Уайта и задумалась о причинах, по которым его книга все это время не давала мне покоя. Щелк. Сломано еще одно ребро. Дело было не только в том, что в его книге я увидела – в туманной ретроспекции – собственное бегство в дикую природу, но и в том, что из всех прочитанных в детстве книг это была единственная, где животное не погибло.

Тет не умер. Он всего лишь пропал. Несмотря на уверенность Уайта, что его ястреб погиб, всегда, до самого конца книги и даже после, у меня сохранялась надежда, что он может вернуться. В глубине моего детского сознания ястреб все еще был там, среди лесов, его желтые пальцы цепко держались за шершавый сук, а белесые глаза пристально смотрели на меня из темного переплетения ветвей в огромном море ста тысяч деревьев.

Мелани Кляйн писала, что детское сознание проходит через такие стадии, которые можно назвать оплакиванием, и это детское оплакивание воскресает, когда во взрослой жизни человек вновь испытывает горе. Она полагала, что взрослые пытаются справиться с новыми потерями так, как они это делали раньше. Я вспомнила пустельгу, которую изобразила шестилетней девочкой, с четко прорисованными опутенками, с узелками и линиями, выражавшими отчаянное стремление удержать птицу.

Тет все еще был там, в лесу – в темном лесу, где место всем нашим утратам. Мне хотелось перейти границы знакомого мира, проскользнуть в тот лес и найти потерянного Уайтом ястреба. Какой-то частицей своего сознания – совсем маленькой, но существовавшей давным-давно – я понимала это и потому не действовала по обычным правилам, а подчинялась логике мифов и снов. И еще я надеялась, что где-то в том мире пребывает мой отец. Он умер так внезапно. У меня не было времени приготовиться к его смерти, и невозможно было до конца ее осознать. Для меня она стала утратой, потерей. А значит, отец был там, все еще там, в чаще леса, вместе с остальными, кто умер или пропал. Теперь я знаю, откуда брались мои весенние сны, в которых ястреб сквозь щель в небесах проскальзывал в иной мир. Мне тогда хотелось улететь вместе с ним и найти папу. Найти и привести домой.

Глава 24 Лечение

Иногда, когда встает заря, она лишь освещает плачевные обстоятельства моей жизни. Каждое утро я просыпаюсь в пять, и у меня еще есть секунд тридцать, прежде чем на меня накатится отчаяние. Отец мне больше не снится, люди мне вообще больше не снятся. Зима. Я брожу по замерзшему песку, мимо бассейнов, в воде которых отражается туман. В них полно перелетных птиц, застрявших здесь из-за погоды, и им никак не улететь на зимовку в теплые края. Иногда мне снится, что я лазаю по деревьям, они ломаются, я падаю, порой во сне я плыву в утлых суденышках, которые переворачиваются в замерзшем море. Жалостливые сны. Чтобы их понять, мне не надо идти к психоаналитику. Я и так знаю, что теперь я не верю никому и ничему. Еще я знаю, что жить довольно долгое время, не веря никому и ничему, очень тяжело. Это все равно что жить без сна. В конце концов человек умирает.