Вечерами я играю с Мэйбл. Я сделала ей игрушки из писчей бумаги, салфеток и картона. Она наклоняет голову, распушает перышки на подбородке, пищит, берет клювом игрушки, бросает их и начинает прихорашиваться. Я кидаю ей скомканные бумажные шарики, она их ловит и, мотнув головой, швыряет мне обратно. Потом наклоняется и ждет моего броска. Какая-никакая, но все же игра. Когда я рассказала Стюарту про наше развлечение, он не поверил. С тетеревятниками никто не играет. Это не практикуется. Но мне игра помогает как-то справиться со своей подавленностью. Чтобы общаться, у других охотников есть не только ястребы, но и люди. Для них тетеревятники – это лишь малая часть дикой природы, противовес быту. И только в лесах, охотясь с ястребами, они предаются стремлению к одиночеству и кровожадности, таящемуся в их душе. Но потом возвращаются домой, ужинают, смотрят телевизор, играют с детьми, спят с любимыми, просыпаются, заваривают чай и идут на работу. Сокольники говорят, что человеку нужно и то, и другое.
Но у меня нет и того, и другого. У меня есть лишь дикая природа. И она мне больше не нужна. Быт меня не угнетает. Его просто нет. И сейчас мне не требуется ощущать свою сопричастность призраку темных северных лесов, существу со зловещим взглядом и смертоносными когтями. Руки даны человеку, чтобы протянуть их другому, чтобы обнять другого. Но не сворачивать шею кроликам, не вытаскивать спутанные кишки на подстилку из палых листьев, когда ястреб наклоняет голову, чтобы напиться крови из груди добычи. Смотрю на все это, и мне горько. Мы существуем в вечном настоящем. Кролик перестает дышать, ястреб ест, листья падают, в небе плывут облака. Мимо полей проезжает машина, в ней спокойно сидят люди, которые направляются куда-то, закутанные в жизнь, как в шубу. Шорох шин постепенно стихает. Вдали кивает головой цапля. Я смотрю, как ястреб выщипывает, кромсает и выдирает мясо из передней лапки кролика. Мне его жаль. Он родился, рос на воле, ел траву и одуванчики, чесал лапой мордочку, прыгал по полю. У него были свои дети-крольчата. Он не знал одиночества, потому что жил рядом с другими представителями своего племени. А сейчас превратился в аккуратно разложенные порции еды для ястреба, проводящего вечера за телевизором на полу гостиной. Черт возьми, все это непостижимо! Проезжает еще одна машина. Лица пассажиров оборачиваются, чтобы рассмотреть меня, склоненную над ястребом и кроликом. Я напоминаю себе живую картину у придорожной часовни. Только непонятно, кому в этой часовне поклоняться. Я – придорожный призрак. Несу смерть окружающим… Кажется, я перестаю понимать, что говорю.
А был ли вообще в моих словах смысл? Уайт полагал, что обучение ястреба сродни психоанализу. Что обучение ястреба-тетеревятника сродни обучению личности – не человеческой, а ястребиной. Теперь я вижу, что во мне больше от кролика, чем от ястреба. Жить с тетеревятником – это все равно что поклоняться айсбергу или груде осыпавшихся камней, продуваемой январским ветром. Осколок льда, попав в глаз, постепенно леденит его все больше. Я люблю Мэйбл, но то, что происходит между нами, лишено человеческой природы. Возникает холодность, которая позволяет следователям затыкать человеку рот тряпкой, вливать воду ему в легкие и не считать это пыткой. А что происходит с сердцем? Вы отстраняетесь от самого себя, словно ваша душа – это мигрирующее животное, отошедшее в сторону от страшной картины и пристально глядящее в небо. Ястреб-тетеревятник ловит кролика. Я убиваю кролика. Но в моем сердце нет кровожадности. Да и сердца как будто нет. Я смотрю на все, словно палач, приведший в исполнение тысячу смертных приговоров, словно происходящее – неизбежное зло нашей жизни.
Мне стало страшно за саму себя. И я иду к врачу. Иду на прием без всякой надежды на исцеление, но ничего другого мне не придумать. Врача я раньше не видела. Он сидит за деревянным столом – невысокий темноволосый человек с аккуратной бородкой. На нем красные подтяжки и мятая хлопчатобумажная рубашка.
– Здравствуйте, – говорит он. – Садитесь.
Сажусь и рассматриваю дубовый стол. Вспоминаются скованные зимним холодом деревья.
– На что жалуетесь? – спрашивает доктор.
Я отвечаю, что, наверное, у меня депрессия. Что за последние несколько месяцев произошли разные события. Что у меня умер отец.
– Примите мои соболезнования, – говорит он.