«Я» значит «Ястреб»

Стюарт уговаривает меня не возвращаться домой. «Мы что-нибудь для нее придумаем, – говорит он. – Она утихомирится». Мэйбл и правда ведет себя немного тише. Я тоже успокаиваюсь. Пытаюсь расслабить сведенные плечи и глубоко втягиваю свежий воздух. Надо снять напряжение. Обычно в такой обстановке ястреба в свободный полет не отпускают. Было бы правильнее подозвать ее на кулак на тренировочном шнуре, потом отвязать и дать ей подлететь пару раз без него. И только после этого я стала бы напускать ее на добычу. Но в этом деле я полагаюсь на профессионализм Стюарта: он знает, как тренировать ястребов-тетеревятников, потому что много ими занимался.

Время идет. Сгущаются сумерки. Горизонт затянут дымом. Кособокий желтый месяц плавает, как будто не в фокусе, в небесной чашке Петри. Становится темнее. Порхают летучие мыши. Вокруг деревьев собирается тьма. У меня в кармане лежат вертлюг и должик Мэйбл. Я сменила ее опутенки на новые – тонкие, специально предназначенные для полета: они не зацепятся за сучья и ветки – и крепко держу их между пальцами в перчатке. Следуя указаниям Стюарта, я отошла подальше и теперь нахожусь на треугольном участке неровной почвы рядом с рощицей. Там плотно растет чертополох, и мы с Мэйбл идем, цепляясь за его высохшие головки. От волнения я не могу говорить. Меня раздражает происходящее, но я бессильна что-то изменить. Темно. Какого черта я тут делаю? У ястреба огромные зрачки, и глаза кажутся почти совсем черными. Все это невероятно глупо. Я хочу домой. Но Стюарт, продвигаясь в мою сторону, начинает бить палкой по земле, шуршать в траве и чертополохе, чтобы вспугнуть спрятавшихся кроликов или фазанов и заставить их бежать к нам. Мэйбл должна их увидеть. Все это нелепо. Я не хочу тут находиться и не понимаю, почему я должна его слушаться. Так я вообще могу потерять ястреба. Надо было… Позади, чуть сбоку, заметно какое-то движение. Мэйбл смотрит туда, видит бегущее существо и сразу же бросается в его сторону. Боже мой! Я отпускаю ее. И тут же раскаиваюсь, что отпустила. Неожиданно птица чувствует, что свободна. Несколько секунд она летит, делая мощные взмахи крыльями, набрасывается на то место, где кто-то бежал, но где уже никого нет, а потом начинает кружить, поднимаясь вверх, словно ночная бабочка, гигантская ночная бабочка-ястреб. Она набирает высоту. Вокруг тихо, как бывает только ночью. Я вижу, как вытянутая голова Мэйбл поворачивается и смотрит на меня. На повороте ее хвост, изогнувшись, раскрывается веером. У меня почти помрачение рассудка. Чем дальше Мэйбл, тем мне больнее. А она все кружит и глядит на меня. Похоже, она сомневается, стоит ли ей возвращаться. Рядом со мной стоит Стюарт, немного поодаль Кристина. Я кричу и свищу птице. Темнота, кружение, неясные очертания – ничего этого она раньше не знала. Мэйбл пытается сообразить, что делать. Все ей внове – и местность, и угол наклона между нею наверху и землей внизу, где ее ждут рука и сердце Хелен.

В конце концов она усаживается спиной ко мне на верхушку молодой березы, и верхушка низко сгибается под тяжестью птицы. Мне видны лишь очертания птицы, угловатый абрис ее плеч, и я чувствую, что в этой непонятной ситуации она оживилась. Зову ее. Она спрыгивает со своей неудобной присады и летит сквозь темноту на мой поднятый кулак. Выглядит это довольно странно. Но, немного порвав перчатку, Мэйбл лишь отталкивается от нее и вновь начинает кружить. Наконец опять усаживается, но уже глубже в роще, хотя, к счастью, на этот раз лицом ко мне. Сквозь мрак и густую листву мне видны ее желтые ноздри и отчасти поза – поза пригнувшейся хищницы. Я знаю, что она за мной наблюдает. Поэтому поднимаю вверх кулак с цыпленком, потом кладу сверху еще одного и еще. Свищу. Зову: «Иди сюда, Мэйбл!» – живо и требовательно похлопывая по руке в перчатке.

И тогда место и время сплетаются в одно, вступив в прямую зависимость друг от друга. Получается такая тригонометрия: траектория планирования ястреба на мой кулак и преднамеренность этого действия, которую, несомненно, тоже можно вычислить математически. Мое испуганное сердце колотится, а похолодевшая душа уподобляется воде, остывшей до четырех градусов и потому ставшей тяжелее льда и опустившейся на дно океана.

И вдруг птица вновь на моем кулаке. Такое ощущение, что меня окунули в холодную воду. Не могу поверить, что Мэйбл вернулась. Я чувствую себя начинающей, дурочкой, ученицей, совсем как Уайт. Идиоткой. «Ничего, – говорит Стюарт. Он понимает, что я с трудом держу себя в руках. И в темноте я замечаю его белозубую улыбку. – Птица перевозбудилась. Да и темно становится. Но она вернулась, так ведь? Значит, день закончился хорошо». Я едва могу говорить. Хриплю что-то в ответ. В моих жилах бесится адреналин, и, идя к машине, я сомневаюсь, что смогу доехать до дома.