«Я» значит «Ястреб»

А профессиональные названия, которые я нашла в книгах и выучила наизусть, отдаляли меня от идеи смерти. Обученные ястребы ловят не животных. Они ловят добычу. Другое поразительное слово – дичь. Я тихо сидела, смотрела на очередь и размышляла. Буду ли я охотиться с этим ястребом? Конечно, буду. Дрессировать ястреба-тетеревятника, а потом не давать ему охотиться – это все равно, что воспитывать ребенка и не давать ему играть. Но птица была нужна мне по другой причине. Для меня она являлась средоточием света, жизни и надежности в этом мире. Каждая ее частичка кипела жизнью, и на расстоянии казалось, что вокруг нее струйки пара волнами поднимаются вверх, и поэтому все ее окружение виделось немного размытым, она же выделялась своей пронзительной телесной конкретностью. Ястреб был огнем, сжигающим мою боль. У птицы не могло быть ни сожалений, ни скорби. Ни прошлого, ни будущего. Она жила лишь настоящим, и в этом заключалось мое спасение. Ее полосатые хлопающие перья помогли мне убежать от смерти. Но я забыла, что загадка, именуемая смертью, крылась в самом ястребе. И в этом же ястребе попыталась найти укрытие и я.

«Я остаюсь для него врагом, которого он едва терпит, а он для меня всегда вестник смерти, – писал Уайт о Тете в своей тетрадке. – Смерть будет последним, с чем я не смогу справиться». Уайт перестал заниматься ястребом, и тот снова одичал, стал для него смертью, потому что смерть не победишь. Шесть недель он боролся с птицей, и борьба эта напоминала схватку Иакова с ангелом. «Я жил для этого ястреба, – в отчаянии писал он. – Сам наполовину превратился в птицу, ради его будущего перекроил свою любовь, интересы, весь уклад жизни, оставлял в залог судьбе самое дорогое, не раздумывая, как делают супруги или заботливые родные. Если ястреб умрет, все мое теперешнее «я» умрет вместе с ним. Сегодня он вел себя со мной так, словно я опасный и грубый враг, которого он раньше не видел».

Наверное, последний удар Уайт получил просто от изнурения. Ястреб победил. Уайт больше не мог бороться. Но, думаю, за этим стояло нечто большее, гораздо большее. Размышляя о трагедии с Тетом, я вспоминаю маленького мальчика в далекой Индии, который стоит перед игрушечным деревянным замком – подарком отца ко дню рождения. Замок большой, в него даже можно забраться, и отец прикрепил к стене с бойницами настоящий пистолетный ствол. Оттуда должен прогреметь салют в честь дня рождения мальчика, но мальчик смотрит на ствол с ужасом. Отец велел встать напротив замка, и ребенок понимает, что его ждет казнь. Сделать ничего нельзя. Мальчик бессилен. Он тихо и безутешно плачет, зная, что сейчас отец его застрелит, что ему суждено умереть.

Каково это жить в мире, где ты плачешь из-за того, что, как тебе кажется, отец убьет тебя в день рождения, в мире, где тебя бьют каждый день без всяких на то причин? Мир, где ты шлешь письмо матери в Индию, вложив в него свою фотографию, а она в ответном письме пишет, что твои губы «становятся слишком чувственными» и тебе надо сжимать их покрепче и, возможно, даже слегка придерживать зубами? Мне трудно представить детство Уайта, полное ужаса и позора, но я могу понять, что оно сформировало его взгляд на мир – мир, в котором царствует жестокость и правят диктаторы и безумцы. Я вижу, как этот беспомощный ребенок перед игрушечным замком так никогда и не перестал верить в собственную казнь.

Ибо не только боязнь успеха заставила Уайта отказаться от занятий с ястребом. В основе всей этой долгой истории лежало «вынужденное повторение» – термин Фрейда для обозначения необходимости заново переживать болезненный опыт, чтобы его преодолеть. Но с ястребом такое повторное переживание становилось трагедией. «Он сходил с ума от страха, будучи, как все люди-хищники, по своей натуре глубоко пугливым», – писал Уайт о Тете. Что же сделал Уайт? Он взял птицу, дикую и свободную, невинную и полную жизни, и начал с ней бороться. Ценой его победы было бы превращение ястреба в собственную покорную тень с изломанными перьями и тусклым взглядом. Тетеревятнику положено летать, делая виражи над темными долинами и немецкими соснами, убивать и раздирать на части добычу и быть самим собой – частью дикой природы. Уайт полагал, что может приручить ястреба, не сломив его духа. Но он не пошел дальше бесконечных попыток. Уайт вспоминает, как ястреб запутался в ветвях дерева и висел там замотанный, бессильный, не в состоянии двинуться.

Это было сделано не нарочно. Все было сделано не нарочно. Но катастрофа оказалась неизбежной. Уайт видел в ястребе самого себя, «юношу, сведенного с ума неуклюжестью, лишениями, преследованиями». Однако он с ужасом понял, что в конце концов сам стал гонителем, несмотря на то, что сотни раз твердил себе об обратном. Ястреб был мальчиком, стоявшим у игрушечного замка. А Уайт превратился в отца. Он превратился в собственного отца. В диктатора, а не в ястреба. Так великая трагедия шла к своему завершению, и последний удар, конечно, нанесли Уайту обычные чувства.