Я всегда был идеалистом…

Ну, правда, Дубровский тут еще немножко надо мной измывался, но измывался, жертвуя собой. Причем одет был к празднику. Как я потом выяснил, он встречал Новый год тут же: ему только нужно было спуститься вниз, на первый этаж, и он попадал на празднование. Кончили мы, как я уже сказал, примерно в половине двенадцатого, и я приехал домой минут через десять уже после наступления Нового года. Такой вот был стиль.

Итак, я попал к Обухову, и он начал меня спрашивать. Я плавал страшно и уже понимал, что мне грозит «пара». Было очень неприятно. Я даже в какой-то момент сказал:

– Давайте зачетку, и я пошел.

– Странно. Вы такие тонкие вещи знаете и так прекрасно рассказывали, а в простых вещах не разбираетесь.

– Ну как же «в простых вещах»! Если бы они были простые, я бы разбирался.

– Нет, это же ужасно просто, так просто! А вот то, что вы говорили, действительно было очень тонким, и вы хорошо говорили.

И он мне поставил «посредственно».

Таким образом, я закончил первую сессию с двумя отличными оценками, отметкой о «лучшей сдаче» и посредственной оценкой по матанализу. Надо сказать, что тут у меня возникла совершенно мелкотравчатая мысль, и в дальнейшем одной из моих целей при сдаче сессий (правда, побочной) стало все-таки набрать все пятерки. Впервые это мне удалось только в пятом семестре. Наверное, только тогда я более-менее научился учиться в университете… Но тут я сделаю несколько проходов вперед.

В следующем семестре у меня многое переменилось. Мне удалось достаточно хорошо сдать Тихонову матанализ, я сдал физику на отлично, зато совершенно погорел у Ефимова. Я учил тогда геометрию по Мусхелишвили (есть такой толстый учебник[144]), и это уже совсем расходилось с тем, что читал Ефимов на своих лекциях. Он, когда мы с ним встретились, сказал: «Вы опять не ходили. Я вас опять буду гонять». Ну и после того, как мы с ним посидели, он сказал: «Да, вы, конечно, человек способный, но надо же еще и заниматься, кроме того». И выставил мне трояк по аналитической геометрии.

Мы с ним потом, кстати, много раз встречались, уже когда он был деканом механико-математического факультета. Он обсуждал со мной разные проблемы философии математики, теории обоснования и т. д. И каждый раз, вспоминая эту историю, он говорил: «Во второй раз вы мне так отвратительно отвечали, вы меня, ради бога, извините за эту тройку, но я не мог иначе».

В общем и целом оказалось (и я пытался в приведенных иллюстрациях это представить), что я со своей установкой на познание, установкой на развитие себя, не имея никакого представления и понимания того, что означает осваивать специальность или готовиться к профессиональной деятельности, был по этой линии совершенно неадекватен и технологии обучения, и воспитанию в университете, и всей этой вообще лекционной системе.

Единственный предмет, который, с моей точки зрения, прорабатывался так, как положено, – это основы марксизма-ленинизма. Но студенческая аудитория физиков считала, естественно, это все абсолютной ерундой, и поэтому тот единственный предмет, который был поставлен дидактически, методически очень точно, для них проходил совершенно впустую.

Я не могу сказать, что я марксизмом-ленинизмом занимался больше, чем другими предметами, равно как не могу сказать, что я им занимался больше, чем другие студенты. Просто он действительно был хорошо организован, тогда как все остальные – математика, физика, физпрактикум, что лекции, что семинарские занятия, – давались с дидактической точки зрения невероятно плохо. По сути дела, все студенты – от плохих до самых хороших – были поставлены в ситуацию, когда они натаскивали себя на решение узких классов задач.

Кстати, поэтому лучшие, казалось бы, студенты, которые в то время были, – такие как Судаков, известный тем, что он вез Ландау на «Волге» ([Ландау] был тяжело ранен, когда машину сбил грузовик, – вы знаете, наверное, эту историю[145]), или, скажем, Миша Герценштейн, который сейчас доктор физматнаук и вот недавно опубликовал в журнале «Знание – сила» свои смешные в плане наивности рассуждения о времени, пространстве, «стреле времени», – они, в общем-то, так и не стали большими учеными, хотя в то время славились тем, что решали практически всякую учебную задачку. Эта система образования заставляла студентов физфака МГУ развивать в себе в первую очередь механическую память. Надо было писать, писать, запоминать, запоминать, потом выдавать все эти как-то освоенные способы решения на экзаменах. Потом оказалось, что для подлинной их жизни как ученых или инженеров-физиков это не имело ровно никакого значения. Позднее я со многими из наших бывших студентов специально разговаривал об этом.

Теперь по поводу комсомольской и общественной жизни. Участие в общественной жизни было для меня другим очень важным аспектом жизни на факультете, и, уж если употреблять слово «жизнь», это был первый аспект.