Я всегда был идеалистом…

Мне тогда было совсем невдомек, что не может быть никакого агитколлектива, никаких руководителей агитколлективов, не утвержденных партбюро. И не только партбюро курса, но и партбюро факультета, и даже не только партбюро факультета, но и партбюро университета. И поэтому через неделю Горяла вызвал меня и говорит:

– Слушай, я же тебя предупреждал. А тут вдруг узнаю, что уже и весь агитколлектив есть.

– Да, есть, и уже беседы проведены.

– Я тебя второй раз предупреждаю, что так нельзя.

Я этого ничего не понимал, мне казалось все это каким-то не относящимся к делу. И, чтобы вы поняли эту ситуацию, я просто пройду чуть дальше. В моей группе был очень симпатичный мне парень, Юра Стрельников, с которым мы потом, после одной очень показательной истории, стали большущими друзьями. А развертывалась эта история в январе, во время сессии, когда Юра сидел в читальном зале университетской библиотеки и готовился к экзамену то ли по аналитической геометрии, то ли еще по чему. Он был членом агитбригады, и – как я выяснил, съездив в Шмитовский проезд (что в Краснопресненском районе), – он не провел двух очередных своих бесед с избирателями. Я подошел к нему и говорю:

– Слушай, Юра, чего это ты бесед не провел? Нехорошо. Нас склоняют, спрягают.

– Знаешь, не успеваю я с экзаменами.

– Это твое личное дело, если ты не успеваешь, а вести агитработу – это дело общественное. Сначала надо делать общественное, а потом личное. Не успеваешь? Ну, это у тебя два часа займет, считай, с дорогой. Возьмешь книжку домой и ночью поработаешь – вместо сна.

– Ты знаешь, я уже третью ночь не сплю, учу.

– Но делать-то дело все равно надо. Раз тебя назначили агитатором – значит, надо быть агитатором.

– Знаешь, вот сдам экзамен – пойду.

– Извини, тогда тебе уже надо будет следующую беседу проводить.

– Я их все сразу проведу.

– Пойми ты, может быть, ты их и проведешь все сразу, но надо-то их проводить раздельно.

– Я их запишу раздельно.

– Как же ты их запишешь раздельно, когда проводить будешь вместе? А кроме того, это все знают.

Тут, по-видимому, я ему достаточно надоел, и он мне говорит:

– Знаешь что? Иди ты отсюда подальше.

– Я-то с удовольствием пойду, только имей в виду: если ты в течение сегодняшнего и завтрашнего дней эту беседу не проведешь, мы соберем бюро комсомола и тебя из комсомола исключим.

– Шутишь?!

– Нет, не шучу. У меня уже пять таких, как ты.

– А почему же меня?

– А ты из моей группы.

На том мы и расстались. Он – твердо уверенный, что я пошутил, а я – твердо знающий, что он не пойдет и нужно будет его исключать из комсомола. И я пошел разговаривать с Кисиным, который отнесся к этому совсем иначе. Он сказал:

– Ну, пусть себе ругают – что ты волнуешься?

– Дело же не в том, что меня и тебя ругают, – это вообще все ерунда, нас с тобой все равно будут ругать. Но он же действительно не проводит бесед!

Кисин не стал мне дальше объяснять, что их можно и не проводить.

Я беру самый яркий эпизод, чтобы была видна бессмысленность моих действий и способа жизни.

Был такой парень из военных, Постовалов. Он возненавидел меня совершенно лютой ненавистью. Дело в том, что он-то ни одной агитбеседы не провел. Поэтому мы Юру Стрельникова и его вызвали одновременно, и я настоял на том, чтобы бюро их из комсомола исключило. Правда, мы предварительно договорились, что сделаем это условно, в порядке воспитания. С тех пор все на курсе стали вовремя ездить на участки, точно выполнять всю работу, но мне все это «отлилось» потом, я за все это получил назад сполна. Но до этого еще нам надо дойти.

Постовалов меня ненавидел люто вплоть до того момента, пока мы с ним вместе не поработали на строительстве – уже после того, как я был бит, и многократно бит, этим курсом. Вот там, на стройке, у нас с ним возникли очень хорошие отношения. И потом, когда меня исключали из комсомола, он выступил с длинной речью в мою защиту. И с Юрой Стрельниковым у нас позже сложились дружеские отношения; мы много лет были большими приятелями, он меня всегда навещал, когда приезжал в Москву. Но тогда для него мои действия были, так сказать, странными, и «лицо» мое становилось все более и более непонятным.

Ну и наверное, надо еще к этому добавить, что я решил во что бы то ни стало организовать философский кружок – настоящий, работающий философский кружок. Я познакомился со многими ребятами и отобрал, наверное, человек восемь-девять гуманитарно ориентированных физиков. Пошел на философский факультет, разговаривал с тогдашним деканом Кутасовым, просил, чтобы дали нам руководителя с философского факультета. В деканате посовещались-посовещались и прислали студента пятого курса Литмана (он, кстати, в Институте востоковедения работает – вроде бы должен был докторскую диссертацию защищать не так давно, занимается восточной философией).