Я всегда был идеалистом…

И наконец, был совершенно восхитительный, с моей точки зрения, преподаватель кафедры марксизма-ленинизма Туз – с абсолютно круглым, часто небритым лицом, желтушный, потому что у него была болезнь печени. Он ходил в военной шинели – зеленая такая шинель без пуговиц, на крючках, с оторванными лычками от погон. Военные грубые кирзовые сапоги… Если вы хотите представить себе его образ, то вспомните Сталкера в фильме Тарковского[141]: считайте, что копия. Но только все еще более резко выражено – такие вот высокие скулы, что-то монголоидное…

Он сказал, придя к нам на занятие: «Ну, вы, физики, ребята умные. Все остальное выучите сами, я надеюсь, безошибочно и четко, а мы с вами будем заниматься философией». И дальше, практически на протяжении всего первого семестра и куска следующего, мы занимались одной «четвертой главой»[142].

Туз невероятно любил Гейне и Гёте. Он мог, например, стоя совершенно неподвижно у преподавательского стола, вдруг начать читать стихи Гейне на немецком, причем невероятно красиво: у него был чистый, хороший немецкий язык. Потом он говорил, что по-русски это звучит хуже, но все равно красиво, и читал нам эти стихи на русском. Или он мог сказать: вот в «Фаусте» это место у Гёте звучит так – и опять же по-немецки и по-русски. Он цитировал «Критику чистого разума» Канта, куски «Большой логики» Гегеля. Я получал полное удовольствие.

При этом у него постоянно болела печень. Он не пробыл у нас и года. Его забрали где-то за месяц до наших экзаменов. И когда я уже после узнавал о его судьбе, мне никто так и не смог ничего сказать: видимо, он погиб.

И в самом конце первого курса к нам пришел другой преподаватель марксизма-ленинизма, тоже прошедший войну, – Марон. Но если у Туза была солдатская шинель и, как я сейчас понимаю, он, наверное, постоянно находился в штрафбатах, то этот был в шинели офицерского сукна, в галифе, тонких сапогах и при этом еще всегда в калошах. Он весь был иссиня-черный, с горбатым носом. Это тоже персона. Совершенно бабелевский еврей, но, в отличие от бабелевских евреев (или в отличие от основных бабелевских героев[143]), он всего боялся. Но был очень умным и все понимал. И вот с этим Мароном у меня началась очень сложная история, которая во многом определила мою судьбу.

Ну и чтобы завершить этот очерк, я просто расскажу, как это все проявлялось на экзаменах. Физику я прошел очень здорово и вперед – по Хайкину, тем более что это доставляло мне большое удовольствие. Гвоздовер, как мне рассказали товарищи, объявил, что ему можно сдавать в любое время. Поэтому я пришел на последнюю лекцию и послал ему записку: можно ли после лекции сдать экзамен по физике?

Практикум я к этому времени сделал, слава богу, – правда, с большим трудом. Кстати, практикум у нас вел очень интересный преподаватель, ставший потом довольно известным. Я тогда и не предполагал, что он прежде всего логик, а он оказался очень известным у нас в стране логиком – Виктор Иванович Шестаков. Но я тогда знал его как физика, физика-электротехника, и только потом, много позже, по окончании философского факультета, узнал, что у него было еще одно лицо, второе – вторая профессия, вторые занятия. Я только отмечал, что он физику не любит и преподает ее как-то очень небрежно.

Послал я, значит, записку Гвоздоверу: можно ли сдать? Он очень удивился и сказал аудитории: «Вот, есть же такие! Сейчас кончится лекция, и, пожалуйста, сдавайте!»

Нас было двое. Такая очень активная девочка, Мила Прозорова… Кстати, на физфаке, на нашем курсе, было очень мало девочек. Но в одной группе, правда, был только один мальчик, староста «женской» группы – Спартак Беляев, в будущем ректор новосибирского университета. Он тоже пришел с войны (воевал летчиком), был весь из себя тонкий такой, вообще немец, ариец – белобрысый, в кителе, всегда подтянутый, всегда с полевой сумкой на одном боку и журналом на другом. И еще было две или три девочки в мужских группах: Эрна Эйгенсон, Мила Прозорова – в 14-й группе… Эта группа считалась самой сильной.

И вот мы сдаем вдвоем с Милой Прозоровой (она, кстати, стала потом женой Константинова, наверное, вам известного, первой женой его). Мы получили свои три вопроса, побеседовали. Гвоздовер сказал: «Очень недурно, весьма недурно…» – и поставил нам пятерки. Таким образом, я сразу проскочил в «кавалеры», то есть первым из всего курса сдал экзамен. Потом ходили-спрашивали: как? что? и т. д. И тем самым, собственно, я оправдал свое непосещение.

Потом я сдавал аналитическую геометрию Ефимову. Он, наблюдая, как я ему отвечаю, говорит:

– А на лекциях-то вы у меня не бывали.

– Не бывал.

– А почему?

– Скучно было, – говорю я немножко нагло.

– А-а-а!..