Я всегда был идеалистом…

Читал по курсу физики «Механику» Хайкина[137], где впервые узнал, что такое абстракция, что такое идеализация, – тогда еще были такие учебники… Хайкин был учеником нашего крупнейшего физика Мандельштама – человека, создавшего очень большую школу, – и учителем Маркова, автора идеи «кентавра»; теперь-то я знаю, что это заход к «естественному/искусственному»[138]. В 1947 году Марков опубликовал в «Вопросах философии» статью о «кентаврах» в физике[139], за что был обвинен в идеализме писателем Львовым и выпихнут…[140] Он был член-корреспондент Академии наук, но это не помешало его ославить и вообще «сшибить» с философской и всякой другой арены – а он был один из самых мыслящих физиков-философов. Марков смог вернуться к обсуждению этих вопросов только через 20–25 лет.

В результате из последующих изданий книги Хайкина вообще выбросили все про идеализацию, про абстракцию, про способы образования физических понятий. Но мне повезло: я читал учебник Хайкина еще без сокращений. И я благодаря этому получил фактически основы методологии и философского подхода, поскольку Хайкин постоянно возвращался к проблемным аспектам, постоянно критиковал сами физические понятия. У него были очень интересные отсылки, скажем, к Герцу с его попыткой построить физику на других понятиях, к Маху с его историей механики. И я из этой книги получил попутно много представлений и сведений, которые вполне отвечали моему направлению и подходу. Надо сказать, что Хайкин укрепил меня в таком видении мира, которое было мне свойственно.

Иначе дело обстояло с практическими занятиями. Физический практикум поразил меня своим несоответствием общему учебному курсу – поразил до глубины души, поскольку это было фактически концентрированное выражение бессмысленности всей университетской системы образования. Имелся набор задач по общей физике, которые нужно было выполнить за два года, и все студенты должны были пройти через них раньше или позже. Но одни проходили раньше, а другие позже, поскольку одновременно сидеть в лаборатории 450 человек не могли. Материальная база физфака явно не соответствовала количеству студентов. Думаю, что администрация физфака, точно так же как и мы, пала жертвой этого взрывного расширения. Возможно, что, когда структура этого курса была задумана, студенты проходили физпрактикум соответственно тому, как строился теоретический курс, но сейчас все поломалось.

Итак, в сентябре или октябре первого года обучения я мог на практикуме получать задачи, предполагающие знание тех разделов (скажем, теории электричества, электротехники, оптики), которые программой были намечены на четвертый семестр, то есть на конец второго курса. Поэтому перед каждым студентом возникала дилемма: либо все списать, не понимая теории, не понимая, чего от него хотят, – либо садиться и начинать изучать соответствующие разделы из учебного плана следующего года. Ну и все, естественно, предпочитали списывать, никто не относился к этому всерьез.

А я был, что называется, принципиальный дурак – мне это казалось оскорбительным и унизительным. Поэтому я каждый раз брал учебник и начинал прорабатывать соответствующий раздел, чего опять-таки нельзя было сделать, не залезая в предшествующие разделы. Это тоже был момент, который вынуждал меня либо работать все больше и больше, либо же разрываться в моральных уже проблемах: что с этим делать? Но так получилось, что я, по-моему, до третьего курса никак не мог примириться с необходимостью списывать. И это создавало невероятно сложный разрыв. К каким коллизиям это привело, я скажу потом.

Итак, был физпрактикум; кроме того, были практические занятия по матанализу, которые вел очень приятный преподаватель из МВТУ, Фролов – четкий, интеллигентный, который (у меня такое ощущение) больше интересовался нами и нашей жизнью, чем самим предметом. Однажды он меня спросил:

– А вам не скучно все это делать?

– Очень скучно.

– Ну и как же?

– Но вы же заставляете!

Он очень удивился и говорит:

– А разве я заставляю? Мне тоже невероятно скучно все это.

В другой раз, когда мы решали уравнения и Фролов что-то там небрежно писал на доске, Борис Кадомцев… (А Борис Кадомцев с первого же курса был отличником. Вот он успевал все! Как он успевал – я этого понять не могу. У него была прекрасная память, он все четко фиксировал, каждый раз знал, что надо делать: здесь дифференцируем, здесь интегрируем и т. д.) Так вот, Борис Кадомцев [ему] тихонько с места:

– Здесь синус, а не косинус.

На что Фролов, поглядев на него, замечает:

– Синус, косинус – какая разница?

Вот этот момент произвел на меня большое впечатление и очень мне понравился.