Я всегда был идеалистом…

Вот я сейчас, глядя на всю эту 25-летнюю историю, утверждаю, что издать его пятитомник или семитомник в то время, в 50–60-е годы, было очень легко. Никаких трудностей в реальной подготовке, никаких трудностей в издании не было. Это, конечно, потребовало бы определенной борьбы. Может быть, я чего-то здесь не понимаю, но история, которую я вам расскажу дальше, показывает, что борьба-то была фактически пустяковой и усилия для победы требовались очень маленькие.

Итак, был подготовлен второй том. Интересным и значительным событием было то, что предисловие к нему написали два человека – Леонтьев и Теплов. Я не знаю, почему Леонтьеву в тот период понадобилось привлечь Теплова. Ходили слухи, что у Теплова была тогда очень сильная рука в ЦК, что он был туда вхож и что в основном его там и слушали. Может быть, действительно боялись ЦК, поскольку реакция не всегда была предсказуема, и поэтому боялись издавать Выготского, но насколько это все были призраки и мифы, которыми все кормили друг друга, показывает дальнейшая история.

Я узнал, что в Институте психологии на расширенном заседании редколлегии журнала «Вопросы психологии» (редактором которого был Теплов) будет обсуждаться второй том сочинений Выготского. Меня тогда вывели из редакторов «Вопросов психологии», и я работал (как упоминал) в издательстве «Педагогика»[66] – только в то время уже не в «Педагогическом словаре», а в книжной редакции – над томом сочинений Блонского[67].

Первое заседание проходило в Большой психологической аудитории, и вся она была набита сверху донизу. Заседанию предшествовали длительные обсуждения в партийном бюро (как я выяснил уже потом): ходили постоянно какие-то слухи, партийная организация к чему-то готовилась… А секретарем [парторганизации] тогда была страшная женщина из 30-х годов. Вообще, как я уже говорил, это было время, когда хозяином, управляющим психологией был Анатолий Александрович Смирнов, а хозяином Института психологии – Борис Михайлович Теплов, поэтому все остальные фактически были подставными фигурами, куклами, которых дергали за ниточки. Позиции Леонтьева, Запорожца, Лурии, Эльконина были в то время в институте достаточно слабыми.

Был тут Константин Маркович Гуревич, член бюро, сейчас доживающий свои дни заведующим одной из лабораторий в институте. Состоял на партучете пенсионер, сотрудник института в 30-е годы, некто YY[68]. Тот самый, который прославился как участник травли Выготского в 30-е годы: он написал какую-то жалкую, клеветническую статью про него[69].

И вот партийное бюро поручает доклад о творчестве Выготского и о втором томе именно ему. Причем опять же, как я теперь понимаю, это был специально подготовленный спектакль, поскольку весь институт, вся психологическая общественность знали, что и как будет происходить.

На это заседание мы пришли втроем – Зинченко, Давыдов и я. Надо сказать, что и совместная работа в издательстве, и вообще весь наш тогдашний быт очень тесно нас связывали. Мы тогда очень дружно жили.

Владимир Зинченко, Василий Давыдов, Георгий Щедровицкий

Естественно, что и на этом совещании мы сели вместе – точно посередине, где-то над и чуть правее проекторной ниши. Это было наше излюбленное место, там мы и уселись все трое, стиснутые с разных сторон.

За большим столом на возвышении разместился президиум. Теплов сидел на своем любимом месте – в первом ряду слева, справа от него через одного – Смирнов. Это было расширенное партийное заседание. Так это обсуждение и называлось: «Расширенное партийное собрание редколлегии журнала “Вопросы психологии” и Института психологии».

И вот YY делает свой доклад: вот был Выготский, вот была культурно-историческая концепция… Он говорит о том, как уже потом, в 30–40-е годы, критиковалась культурно-историческая концепция, как она была объявлена немарксистской, затем переходит к педологии и педологическим работам Выготского, рассказывает о постановлении партии и правительства; потом возвращается к книге «Мышление и речь» и говорит, что эта книжка вызывала постоянную критику, ибо она была по сути своей антимарксистской, так как Выготский отрицал ленинскую теорию отражения.

В общем, весь его доклад был в духе и по рецепту 30-х годов: одна параллель, другая параллель, одно постановление, другое постановление… Атмосфера сгущается и наступает, как это принято говорить в плохой журналистике, гробовая тишина.

А YY завелся, он уже синего цвета. И в качестве кульминации, с пафосом, очень громко бросает в зал, как бомбу:

– Поскольку Выготский отрицал ленинскую теорию отражения…

Вижу я, что дело идет черт знает куда… И вот, когда он это сказал, я заорал на весь зал:

– Клевета!

Причем так же резко и с таким же пафосом.

Наступила тишина. YY еще больше посинел и повторил:

– Поскольку Выготский отрицал ленинскую теорию отражения…

Затем еще немножко посинел и снова повторил:

– Поскольку Выготский отрицал ленинскую теорию…