Я всегда был идеалистом…

Я был счастлив. Как раз только что родился Петя, жил он в Горьком[58], и к моим 180 рублям, которые я получал как старший научный редактор, еще 70 рублей полставки были очень кстати. Я вообще думал в то время, что богаче меня и счастливее человека нет. Жил я на Малом Могильцевском[59], и образ жизни у меня тогда был замечательный. Утром, встав, я шел в Смоленский гастроном[60] и там, в кафетерии, выпивал чашку кофе, съедал три бутерброда, возвращался домой (это была одновременно прогулка) и садился работать. Потом шел в этот же кафетерий обедать, а вечером ужинал дома, с мясом. Я покупал в «Диетическом» в Плотниковом переулке[61] ростбиф… шикарный такой ростбиф! Вы, наверное, никогда такого ростбифа не видели и уже не увидите. Или покупал шикарные отбивные или ромштексы и жарил их на кухне. Вот так жил.

Итак, первой была статья Бобневой, с которой я помучился, придавая ей какую-то осмысленность. Но, в общем-то, работа была очень удачной, и я потом начал с удивлением замечать, что люди в Институте психологии, которые раньше меня не знали, не замечали, стали со мной здороваться. Это было удивительно: я их не знаю, а они со мной здороваются. А потом узнал, что меня в это время очень полюбил Борис Михайлович Теплов. Он там у себя на лаборатории рассказывал, как я замечательно редактирую статьи и понимаю самые непонятные вещи – вот Леонтьева отредактировал так, что тому очень понравилось, Ляпунова отредактировал и даже с Бобневой справился…

Теплов даже обсуждал вопрос, не пригласить ли меня к себе в лабораторию сотрудником. Я потом с большим удивлением узнал, что единственным человеком, который твердо сказал «нет», был мой приятель – Небылицын. Он сказал, что либо он, либо я – одно из двух, и поэтому вопрос отпал. Но Теплов сохранил очень хорошее и теплое, немножко отеческое отношение ко мне и очень любил, приходя к нам в редакцию, разговаривать со мной на разные темы. Тогда мне часто приходилось беседовать одновременно с Анатолием Александровичем Смирновым и Борисом Михайловичем Тепловым.

Итак, вроде бы дело шло к тому, чтобы меня взяли в Институт психологии – не в одно, так в другое место. Тогда ответственным секретарем журнала «Вопросы психологии» был Михаил Васильевич Соколов. Он занимался историей психологии и заведовал сектором истории психологии (после смерти Соколова сектор ликвидировали). Соколов вел со мной переговоры: может быть, мне перейти к нему и заняться историей психологии – как я на это бы посмотрел?

И наверное, меня бы взяли, если бы не моя собственная дурость. Дурость есть дурость – она и проявляется одинаково. Все неприятности начались с одной статьи, которую я непосредственно получил от Бориса Михайловича Теплова. Он сказал: «К вам, Георгий Петрович, просьба: вот вам трудная статья, но я надеюсь, что вы с ней справитесь и все будет в порядке, хотя и понимаю трудности, которые у вас возникнут. Но это надо сделать». Как я потом выяснил, статья принадлежала одной из аспиранток Бориса Герасимовича Ананьева – главы ленинградской школы психологии, как вы теперь знаете. Жаль, что я тогда не придал этому значения и не запомнил ее фамилию, – может быть, сейчас она один из ведущих докторов Ленинградского университета.

Когда я прочел статью, у меня глаза на лоб полезли, то есть такой несуразицы я еще в жизни своей не встречал. Я пришел к Теплову и сказал:

– Борис Михайлович, абсолютно нечего редактировать, это все абсолютная бессмыслица, и статью надо отправить назад.

– Георгий Петрович, миленький, нельзя отправить назад. Вы возьмите «дело» и познакомьтесь с ним, прочитайте.

Я взял «дело» и увидел, что там лежит записочка: «Глубокоуважаемый Борис Михайлович! Очень прошу Вас возможно быстрее опубликовать статью моей аспирантки. Ей скоро защищаться, и статья должна успеть ко времени. С уважением, Ананьев».

Я говорю:

– Борис Михайлович, ну и что?! Что здесь публиковать?! Ведь нас на английский переводить начали (а тогда шел первый год, как начали переводить журнал «Вопросы психологии» в Англии, но надо сказать, что они недолго переводили, года полтора, а потом прекратили). Англичане будут читать весь этот бред?! Ведь что бы я там ни делал, бред останется бредом. Поэтому я думаю, что нам не надо позориться, а лучше отошлем статью назад, и дело с концом. А я с удовольствием напишу на нее соответствующую рецензию, позволяющую ее отправить.

– Да, вы можете написать на нее рецензию, но писать такую рецензию не нужно, а нужно опубликовать статью. А так как вы совершенно справедливо говорите, что это абсолютнейшая чепуха и ерунда, то я вас прошу сделать так, чтобы этого не было видно, во всяком случае – на первый взгляд.

– Борис Михайлович, зачем же это делать?

– Как зачем? Вы же читали «дело» – ведь Борис Герасимович просит меня ее скорее опубликовать.

– А как же наука?