Я – Виктор Цой

Мы сидим рядом на траве и пьем по очереди остатки виски – слышны только звуки наших глотков, и больше ничего. Багровость неба на наших глазах сменяется розовым, скоро рассвет. Мы застали ту минуту ближе к пяти, когда в этом городе стоит максимальная, ничем не нарушаемая тишь. И перестаем пить. Шестьдесят секунд заполняющей все барабанные перепонки, окутывающей весь город толстым покрывалом тишины, не дающей дрожать даже тонкой путине на ветках в этом багрово-розовом пейзаже. Отчего-то в носоглотке скапливается влага, стремясь выйти наружу. Хочется повернуть голову и посмотреть в его бесстыдные, предательские глаза, сказать что-то сокровенное, но, боюсь, хруст моей шеи разрушит это странную немоту мира. Но разрушение неизбежно – внезапно и очень громко раздается приближающийся рев тяжелой машины. И сразу все начинает двигаться, в уши врывается первое робкое чириканье воробьев, заколыхались ветки кустарника, а мой приятель суетливо застегивает непослушную ширинку на штанах. Я убираю его руки, которые почему-то мелко дрожат, и сама делаю это, расшатывая язычок молнии в стороны. Тварь ты полная! «Согласен…», – тихо отзывается он, не поднимая головы. Машина уже совсем рядом, и неожиданно нас окатывает густыми ледяными брызгами воды со стороны дороги. Кусты не спасли нас от поливалки, рев которой удаляется дальше, а мы сидим, мокрые и растерянные. Воды было не так много, но этого хватает, чтобы нам двоим чувствовать себя паршиво, ведь мы друг друга нае…ли – я не получу денег, а он потерял меня, ставшую такой дорогой и близкой ему за эти несколько морозных часов. Я столько сил для этого приложила, столько тепла и участия (попыталась, по крайней мере), он же все просрал. Тварь, просто тварь. Я поднимаюсь, стараясь не касаться слизкой от влаги земли. «Деньги есть, Алия», – он называет меня по имени, удивительно. Что там у тебя есть, нищеброд?! «Я отдал ей только пятьдесят». Я не выдерживаю и хохочу во весь голос – недооценила я тебя, дорогой, не такой уж ты и нюня, извини, пожалуйста – девчонка отдалась тебе практически бесплатно. Даже в драбадан пьяненькие и в беспамятстве, такие бабы берут немало, у них это на автомате. «Почему?», – удивляется он. Не пойму – он на самом деле неопытен в общении с нашей пи…добратией или придуривается? Она же из эскорта, с такой фигурой и мордашкой, нализалась, отбилась от клиента и пошла гулять – обычное дело, неужели не встречал таких? Он отрицательно мотает головой. Только не говори, что я у тебя первая шлюха! А как же Зойка?! «Теперь не первая. Вторая. А Зейнеп-апа, это духовное», – уточняет он. Духовное, конечно… Но даже если и вторая, цены это не меняет. Он поднимается, застегивает ремень штанов и выходит из этого развратного квадрата стылой земли, цепляя плащом ветви кустов. Ого – возвращаемся к началу, теперь я опять должна плестись за ним?! Ты куда? «В гостиницу» – доносится уже издалека. Я снова ведомая, но это нисколько меня не смущает – отряхиваюсь от мелких травинок и тоже выхожу отсюда. Тем более, впереди ничего сложного меня не ждет, скорее всего, просто придется полежать с ним, подышать горячим дыханием в его ухо, шепча бессмысленные, но ласковые фразы, как это иногда у меня бывает с импотентами. Мелкими шажками я семеню за ним, догоняю и молча иду рядом, показывая свою покорность и целомудрие, блядь.

Высоченный, видимо наслаждающийся мощью своих мышц охранник неспешно ведет нас по темным коридорам, высвечивая путь фонариком своего телефона. Шнур от этого телефона тянется к его ушам, в которых попискивают белые точки наушников. Я прислушиваюсь и, кажется, это голос моего полупризрачного дружка, «Цоя» – та песня, которую ему не дали спеть в «Надежде», про город, лежащий лоскутным одеялом в наших одиноких степях. Что ж, ждем этой звезды, уже скоро мы ляжем в тесной, пропахшей спермой комнатке на продавленном в середине матрасе кровати, и через полчаса проснемся от холодного солнечного света, бьющего в глаза из окошка. Проснемся без слов, согревшиеся и одетые, поскольку не было нужды в нагих телах друг друга, которые нас точно разочаровали бы. А пока мы идем по коридорам, поднимаемся по узким лестницам с этажа на этаж под гитарные рифы печальной песни, которая, кажется, звучит уже громко, отзываясь эхом в плохо покрашенных синей эмалью стенах.