Я – Виктор Цой

Его квартира находится на последнем этаже, прямо напротив лестницы. Черная, обитая пузатым дерматином дверь открыта настежь, внутри свет не включен, и поэтому заходить в этот мрак не очень приятно. Но, раз уж я здесь, надо идти до конца. Я захожу в узкую прихожую и закрываю за собой дверь – становится совсем темно, и только впереди, в конце достаточно длинного коридора едва проглядывает голубоватый прямоугольник маленькой кухни. Непонятно, сколько здесь комнат, я прохожу мимо каких-то дверей, чье дерево скрыто под толстым слоем белой масляной краски. Странный запах стоит в квартире, словно готовили нечто специфическое, что нормальному человеку есть невозможно – такие запахи обычно бывают в китайских ресторанчиках, где иногда варят и жарят всякую несъедобную хрень на забаву местным гурманам. Хотя, может, просто в этом доме давно не наводили порядок, оттого и вся эта вонь. Похоже, что так, одинокие мужики редко умеют следить за собой. Ближе к кухне вонь перебивает дым сигарет, которые он курит, стоя у окна, почему-то не открывая форточку. Я смотрю на его кажущуюся горбатой спину, так он ссутулился, на светлые с вышивкой короткие занавески, на маленький магнитофон на подоконнике, на висящие аккуратным рядом под шкафами орехового цвета половниками и шумовками, на четыре черно-белых стула у стола, на стол, застеленный сверкающей красно-черной клетчатой клеенкой – смотрю, и как-то не могу все это склеить с ним, с этим полумертвым, развалившимся недоразумением мужского пола, каким он был большую часть ночи. Ты ведь женат? Он в ответ выпускает прямо в стекло струю дыма и снова высасывает с шумом сигарету. Она тебя бросила? Еще одна струя дыма. Тут я замечаю на столешнице серебристый кнопочный телефон, а рядом с ним синий паспорт, скорее всего, это его, видимо, собирался уехать – и уехать далеко, но смелости не хватило, хотя деньги были. Я посмотрю? Конечно, он не ответит, лишь пыхтит своей сигаретой. Я беру паспорт. Ясно, Марат такой-то, 3 июля 1973 года рождения, Акмолинская область, казах. Не наш, не столичный. Виз нет, значит, давно никуда не выезжал. А, может, и никогда, всю жизнь растратил в этой неприветливой, сиротской стране. Так ты на десяток лет его младше, твоего героя?! А выглядишь старее, чем твои ровесники, уж я-то знаю – именно из мужчин твоего возраста состоит в основном костяк моих кормильцев-клиентов. Надо было посещать нас, и почаще, тогда пободрее бы выглядел. А так… Почему Цой? Что за идиотская идея с этим Цоем? Ты же даже на него не похож? «Потому что я Цой», – вдруг тихо, но твердо произносит он и повторяет с ударением на имя: «Потому что я – Цой». Сказав это, он садится за стол и тушит короткий окурок в квадратной пепельнице из темно-коричневого стекла, потом складывает руки вместе, словно ученик. Понятно, крыша потекла. Поэтому и жена сбежала. Он поднимает голову и с улыбкой сморит мне прямо в глаза. «Она не сбежала», – говорит он. А где?.. И слышу опять то же самое: «Я все испортил». Наверное, мне уже надо начинать бояться, но в его глазах нет ничего безумного, наоборот, они полны печали, горя, стыда, безысходности – в общем, всего того, что значительно сокращает наши сроки жизни, а все вместе это называется совестью, наверное. Зашумели трубы за стенкой – проснулись его соседи. Он опускает голову. Слышу шелестящий вздох. «Я просто хотел… Послушай!», – Марат, слегка повернувшись, тянется левой рукой к магнитофону и давит на кнопку. Сразу громко, очень громко для такого миниатюрного аппарата начинает звучать знакомый голос: красное солнце сгорает дотла… перемен… коробка от спичек пуста… Вот теперь мне действительно страшно. Песня гремит на всю квартиру, опустошенный и наверняка уже точно сбрендивший человек неподвижно сидит в маленькой и мило обставленной кухне, гудят трубы у соседей, за окном едва слышно глухое щебетанье птиц. Все это так жутко, что я пячусь назад в коридор, щупая руками беленые стены, пока пальцами не натыкаюсь на косяк одной из дверей. Дверь немного приоткрывается от моего касания, и этот специфический запах, чувствовавшийся с самого начала, во всю силу врывается в мои ноздри. К моему страху почему-то примешивается необъяснимое для меня самой горячее любопытство – мне хочется зайти за дверь, меня манит эта почти невыносимая вонь, мне нужно туда! Роботоподобный голос давно умершей звезды продолжает взывать к переменам. И я ныряю в эту комнату.