Я – Виктор Цой

Из дверей кафе на морозный воздух выбегает тот юркий официант, обслуживавший нас, с телефоном у уха. Он продолжает говорить с кем-то, презрительно бросив взгляд на нас: «Да, я уже вышел! Встречаю, да! Нет, я один справлюсь – вы же знаете!». Поговорив, он кладет телефон в карман. Мы довольно долго втроем стоим молча – он на крыльце, а я и Марат у окна чуть поодаль. Тихо. Издалека доносится приближающийся рокот едущей машины. Официант выбегает к дороге и выглядывает машину в темноте. Вскоре возле кафе останавливается белый «Лексус», из машины никто не выходит, просто медленно поднимается крышка багажника. Официант выуживает оттуда пару больших мешков капусты и уносит их на своих плечах внутрь кафе, еле шагая на сильно согнутых в коленях ногах. Машина продолжает рокотать, и никто по-прежнему из нее не выходит. Белый «Лексус», м-да. Не последней модели, но тоже ничего так выглядит, солидно. Каждая вторая из нас, выходя на покой, обзаводится именно таким большим белым «Лексусом». Своего рода традиция, знак того, что не зря мы всю эту мразь терпели. На втором месте предпочтений моих бывших коллег – «Лэндкрузер», на третьем – новый «Жук», хотя его уже давно сняли с производства. Есть еще тонкая, но очень влиятельная прослойка, дослужившаяся до гораздо более крутых тачек – впрочем, эти дамы и их вкусы и так всем известны. Статистика моя личная, поэтому не ручаюсь за ее правдивость. А «Лексус» продолжает выпускать клубы дыма, и эта пауза, когда и машина не уезжает, и никто при этом из нее не выходит, чрезмерно затягивается. Такие вещи меня всегда нервируют, будто меня дразнят и принимают за идиотку. Я делаю шаг к машине, но раздается легкий хлопок – открылась дверца со стороны водителя. И сразу же (ну, конечно!) оттуда на заиндевевшую землю ступает женская нога в лакированном черном сапоге на высоком каблуке. У меня вырывается издевательский смешок – полное ощущение, что я смотрю фильм, дурновкусие авторов которого запредельное просто. Еще и луна в небе – и, да, плюс долговязый «ботан» в очках, смотрящий на эту так себе ногу с нескрываемым вожделением, губы медленно открывающегося рта Марата соединены липкой нитью слюны. Однако, старушечье кряхтенье, внезапно раздавшееся из машины, превращает любовную драму в фарс. Но не для Марата. Он с радостным лицом резво бежит к машине и помогает застрявшей в ней мадам вылезти. И – я восклицаю протяжное «О!» – Марат вытаскивает на лунный свет нашу «пухляшку», нашу «тумбочку» Зою, с которой когда-то я распрощалась на этом самом месте! Ее низкорослую кубическую фигуру ни с чем нельзя спутать. Марат сердечно обнимает ее, согнувшись над ней аркой, приговаривая: «Зейнеп! Зейнеп-апа, милая! Как я соскучился!». Зейнеп… Зоя… Зейнеп… И как же у меня могло вылететь из головы Зойкино настоящее имя – Зейнеп?! Так просто было догадаться. В голове автоматически строятся догадки типа того, что Зоя, помаявшись в здешних местах, счастливо охмурила хозяина «Надежды», вышла за него замуж, довела его до могилы и прибрала все к рукам. Сомнительная версия, конечно. «Да достал уже, отцепись!», – басом кричит Зоя-Зейнеп и вырывается из рук Марата. «Охренел, что ли?! Успокойся. Тоже скучала», – уже более мирно добавляет она и поворачивается ко мне. И застывает. Через пару секунд холодный ночной воздух сотрясает наше дружное с ней, истошное, на разрыв глотки: «А-а-а!». Мы бежим друг к другу, скользя каблуками по мерзлым кочкам. Чем мы ближе, тем наши скорости все более замедляются от страха споткнуться и упасть. Пока бегу, представляю нас со стороны, и вспоминается термин «комический дуэт», но в поле моего зрения на миг попадает Марат – нет, скорее, это не дуэт, это комическое трио какое-то. Наконец, контакт, и наши губы замирают в сантиметре друг от друга, поскольку девушки легкого поведения не целуются, все знают. Но этот наш недопоцелуй страстнее и искреннее самых глубоких поцелуев самых влюбленных пар. Мы обнимаемся, и я чувствую знакомый запах «Шанель номер пять» от ее серебристого шиншиллового манто. Почему-то хочется разрыдаться. И – черт! – я рыдаю. «Все хорошо, Алия… все хорошо… Теперь все будет хорошо…», – Зойка гладит меня по талии. Потом она отстраняется от меня и внимательно рассматривает мое лицо. А я изучаю ее – ничего не изменилось в ней, единственное, морщинки на ее лбу разгладились каким-то образом. Или она их так искусно замаскировала? Она по-прежнему имеет хмурый, неприветливый вид, к которому я привыкла, но к этой неприветливости будто примешан некий свет, что ли. Неужели, история о ней, рассказанная Маратом, правда, и она страдает от невозможности быть с тем, кого любит? В эту хрень раньше бы я не поверила, зная неистовый пофигизм Зои. Но сейчас, видя эту ее необычную светлую грусть, признаю – она любит. Любит, сука такая! А Зойка вдруг произносит: «Ладно, отдыхайте. Мне пора. Повеселись, подруга! Время еще есть. Он… ласковый». Она кивает на Марата, и уходит к своему кафе. «Зойка! Ты куда? Стой, ты, корова!» – кричу я вслед. Но она идет, не оборачиваясь, и вскоре ее грузное тело растворяется в мелькнувшем за дверью свете кафе «Надежда». И что это значит? Я смотрю на Марата. И шмыгаю носом почти синхронно с ним, сдерживая еще текущие слезы. Он пожимает плечами, хотя все и так понятно. Наши с ней дорожки разбежались в разные стороны, и вместе им уже никогда не сойтись. Нечего прошлое теребить, она права. Одно хорошо – она жива и здорова, а не покоится в пригородных заброшенных полях, как обычно это происходит. Глухие ритмы надоедливого мотива песенки из кафе обрываются под недовольные крики посетителей, которые, однако, долго не продлились. И, после тихо вступивших гитарных переливов, словно из самого сердца чей-то глубокий женский голос снова запевает «Отель Калифорнию» – тот голос, что только что утешал меня. Я подхожу к затуманенному окну, приподнимаюсь на цыпочках и вижу сквозь линии инея на стекле – в полумраке кафе квадратное тело Зои на сцене исторгает из себя волшебные звуки, вытягивающие из меня последние душевные силы. Она решила меня добить, и бьет ведь по самому больному месту, по тем несбыточным мечтам о тех сказочных местах, где мне никогда не бывать, о тех бесконечно горящих, разрывающих, электризующих чувствах, которые мне никогда не испытать. Она всегда была сукой, Зоя, такой и осталась. Настоящая блядь. «Пойдем отсюда. Пойдем», – как будто услышав мои мысли (в этот раз я точно их не произносила), Марат берет меня за плечо и уводит от окна. И мы с ним уходим куда-то, в сторону луны, и гонят нас вдаль отсюда Зойкины стенания, которыми она заменила финальные аккорды этой песни, тварь. Что же за боль у тебя там внутри, подруга?