Я к Вам пишу...

Пишу вот Вам сейчас и надежды не теряю получить весточку. Мне все про Вас интересно, Варвара Павловна. Как на Москве живете, как тетушка, что подруга Ваша поделывает, встретились ли вы, наконец, или так и не можете договориться, кто к кому в гости приедет? Какая зима нынче на Москве – холодно ли? Снежно?

Отчего-то вспомнилось, как в детстве на санках с горы в имении катались – я, когда маленький был, до корпуса еще, часто в имении живал подолгу, у бабушки с дедом. И вот зимой в самый мороз мы с ребятишками дворовыми на салазках катались. Дед ругал меня часто, что с дворовыми якшаюсь, а бабушка дозволяла – других ребят в округе не водилось, а сидеть над книжками долго – голова заболит. То ее слова подлинные, она и в корпус моей отдаче противилась, но тут ни дед, ни отец мой слова ее слушать не стали. Братца Петрушу вообще бабушке не отдали, его отец дома воспитывал. Отчего такое разделение было, до сих невдомек мне, но уж как есть.

Зима у нас тут холодная, да снежная. Каждое утро дорожку чищу от двери до забора и далее. И батюшке помогаю, одному ему сложно ежедневно двор церковный убирать, а за ночь столько снега, бывает, нападает, что и двери не открыть.

Об одном сильно тоскую – о коне. Нет тут таких коней, как у нас в имении. Отец конюшню содержал, любо-дорого, да и привык я поутру прежде всего на коне выехать. И в имении так делал, и в полку, да и после, как в отставку вышел. Сейчас нет того и не предвидится, хоть, верно, и баловство все это – и скачки, и упражнения в спортивном зале. Как есть баловство, вот снег чистить, да дрова рубить – дело настоящее, потому что польза оттого другим, а фехтование – для себя лишь, чтоб коли вызовут, в живых остаться…

Знаете, Варвара Павловна, я тут, в Березове, много в жизни своей переосмыслил, коли б наново начать, иначе б жил. Ведь вот жизнь человеческая она нам одна дадена, и другим тоже – одна, и честь – одна, но коль жизнь и честь в конфликт входят, жизнь стоит выбрать – свою ли, чужую, но жизнь. Лишить человека жизни – на дуэли, просто так, играючи – негоже сие. Теперь твердо уяснил, и более не решусь, это я тут понял – после казней, после острога – не вольны мы чужую судьбу решать и жизнь отнимать у такого же творения Божия. Не вольны. Знаю, что в полку меня б не поняли, но иначе жить не смогу…

Простите, Варвара Павловна, коль надоел я Вам своими рассуждениями, и устали Вы мне писать. Я пойму и отступлюсь, только помолитесь обо мне,

грешном рабе Божием Романе,

Ваша молитва скорее моей дойдет до Господа.