Прошка грамоте не учен. Что вообще за идея у графа Бельского крестьян грамоте учить? Почто она им, грамота-то? Не разумею, видит Бог, не разумею. Они свое дело должны хорошо сполнять, а не книжицы почитывать. Солдат, или нижних чинов обучать – то правильно. Вон он рядовой, а там, глядишь, унтер-офицер – если отличился, и грамотен. И экзамен сдаст. Почему не дать возможности? А крестьян грамоте обучать – баловство одно.
Когда француз шел, они с вилами да топорами на него – и никакой грамоты не надо, Родину защищать это и без грамоты можно. Бельский скажет, что я консерватор, ну, да Бог с ним, пускай и консерватор, только меня не переубедить. А он со своими реформами далеко зайдет. Сперва крестьян грамоте, потом школу откроет, больницу… Впрочем, по поводу больницы я ничего против не имею. Доктор нужен всенепременно…
Дурак, Боже, какой же я дурак. Великовозрастный. И за что так судьба к моей матушке так несправедлива? Господи, если я виноват, меня покарай, братец Петруша виноват – его, только маменьке-то за что все эти мучения? Несправедливо это, Господи.
Чушь, все чушь. Кроме жизни и смерти все ерунда и чушь. Всякая жизнь смертью кончается, вольной или невольной, так зачем тогда вообще жить?
Устал, чертовски устал. Тяжко мне тут, на волю хочется, нет мочи более терпеть. Понимаю, что наказан по грехам моим, но порой такая тоска наваливается, беспросветная, тяжелая. И давит, и душит, воли лишает. Жить не хочется. Особливо, когда писем долго нет.
Счастье мое, Варенька… Думаю о ней, и жить легче, а как не пишет долго, разные мысли в душу лезут. Черные, недобрые. Да зима еще лютая, снежная, непроглядная зима.
Господи, смилуйся надо мной, грешным. Дай милости дождаться, не позволь руки на себя наложить. Слаб я, Господи, слаб и немощен, устал, истомился весь.
Не оставь, Господи…
Варя, Варенька, не оставь меня…
Вот и пришел Ваш день рождения, отец. Первый, который я отмечаю вдали от дома и без Вас. Так странно. Когда Вы были живы, мы не были особо близки, а сейчас… Сейчас мне Вас не хватает. Очень не хватает. Подойти, обнять, уткнуться в плечо. То, что я делал мальчишкой, и чего лишен был в более старшем возрасте.
Простите, отец, о покойном или хорошо, или никак, но Вы были неправы, лишив меня Вашей ласки. Да, я был взрослым и самостоятельным, но мне нужен был отец так же, как и Петруше. Не просто человек, которому стремишься подражать, которого любишь и уважаешь, а тот, к кому можно прийти в горе и в радости, тот, кто не становится ледяной скалой, кто поймет, простит, примет в любом виде. А Вы отгородились от нас, и лишь наставления давали. Свысока.
Теперь, когда Вас нет, это отдается болью. Простите, отец, наверное, я должен был озаботиться этим ранее и поговорить с Вами давно, но я боялся. Глупо, понимаю. Иногда мы совершаем глупые поступки, и не вернуть ничего обратно. Когда понимаешь это, становится еще больнее, но ничего не изменить…
Сентябрь 1830, Торжок, проездом