Я к Вам пишу...

Письмо девятое, к Нему

Сретение Господне[17], 1831 года, Санкт-Петербург

Пишу я к Вам, Роман Сергеевич, да только, боюсь, Вы боле со мной знаться не пожелаете. Долго страшилась я послать Вам весточку, несколько раз начинала письмо это с того, что погоды стоят у нас теплые, а в столице все время дожди и дожди, но после никак не получалось перейти к самому главному. Да и сейчас не знаю я, что далее писать, как объясниться. Мне бы в глаза Вам посмотреть, хотя, может, оно на бумаге-то и легче.

В общем, можете корить меня, Роман Сергеевич, да вот намедни на балу граф Боборыкин (отец его – сосед и знакомец добрый моих родителей, помню, писали Вы, и Ваших), познакомил меня с Вашею матушкой. Как сие случилось, и как осмелилась я, после расскажу, быть может, коль Господь сулит нам встретиться. Разговор то длинный, и писать долго будет. Я и так с ответом Вам затянула с осени, не знаю, что Вы там и думаете, решили уж, поди, что писать не стану.

Стану, не отступлюсь, только трусиха я, Роман Сергеевич, да и стыдно до ужаса, что натворила-то. И как теперь на глаза матушке Вашей покажусь, тоже не знаю.

Но все по порядку. Граф Михаил Дмитриевич на Москве не застал меня по осени, да и Олюшка, княгинюшка моя, звала к себе, вот я и собралась в столицу. Письмо Ваше неотвеченным осталось потому лишь, что забыла его в спешке дома.

На бале наша встреча произошла первая, в Благородном собрании, после у Голицыных soirйe musicale, бал у графа Шереметева. После того бала Олюшка моя пригласила меня в театр и матушку Вашу, в свою ложу. Там разговор зашел о войне, и княгиня Львова обмолвилась, что меня в отрочестве офицер спас в имении под Смоленском. Слово за слово – матушка Ваша тепло сие приняла и сказала, что и Вы девицу спасли. Расспросила меня про имение наше – где, да как называется, да папенька мой кто. И так я обрадовалась, что знакомы оне, что не удержалась и рассказала все. И как встретились мы, и что письма пишу.

Слушала меня Елена Дмитриевна молча и с таким лицом под конец рассказа сидела, что я сквозь землю провалиться готова была. А как я говорить закончила, встала она и вышла, только с Олюшкой попрощалась, а меня словно и не было. Лишь в дверях повернулась и произнесла. «Да как Вы смели, барышня, знать Вас не желаю более, и писать моему сыну не смейте. Стыд какой», – а после повернулась и вышла. У меня голос ее до сих пор в ушах стоит, хоть и неделя почти прошла, Святки кончаются.