Я из огненной деревни

Поставили тут нас всех на колени. Нас били прикладами и пинали ногами… И вдруг послышался грохот тяжёлых машин. Пришло девять машин, а в машинах полно немцев. Но человек, може, двадцать, а може, и больше. Молодые немцы, на головы надвинуты каски.

Из одной машины вылез офицер, дал команду, и нас повели под сильным конвоем. С правой стороны ехали машины, а с левой – шли немцы.

Не доходя до того места, остановили, и трое немцев пошли с пулемётом. Поставили пулемёт на пригорочке, двое там остались, а третий вернулся и махнул рукою.

Привели нас в лощину, перед тем пулемётом, и сказали ложиться. Мы ложились кто с кем. Ну, я лёг с семилетним хлопчиком, держал его на руке, прислонивши, а жена – с трёхлетней дочкой. Когда мы легли – шапка с меня свалилась, и я её на голову больше не надевал.

Немцы от нас отошли… Ага! Немцы отошли в сторону и залегли кругом. А этот немец, пулемёт которого на пригорочке стоял, взял этот пулемёт и подошёл к нам метров на двадцать. Там была яма, где немецкая бомба упала. Влез он в эту яму, стал на колени и поставил на краю ямы пулемет. Потом немцы отошли от нас, и он протянул первую очередь по нашим головам.

Я как лежал на левом боку, так мне вот так по пальцам, а хлопчику в голову. И он ещё успел только сказать:

– Ой, папа, болит!

А я говорю:

– Тихо, Мишка, не будет болеть.

Больше он не отозвался.

Пять очередей выпустили. Мне попало в правую ногу, опалило мне подошву и так прорезало ногу. Сильно у меня болело. Шевелю – шевелится, но боль нестерпимая. Всё равно как крапивою мне кто по пальцам.

После стали добивать, кто стонал. Всё моё лицо было залито кровью, и очень из меня дух гнало. Подошёл немец, ногой мне ударил в голову, голова моя так закачалась, но глаз я не открыл.

Стали сами засыпать землёю. Земля была мёрзлая, глыбы эти, песок. Поободрали мне лицо…

А за плечами у меня лежал, – годов, може, ему шестнадцать, – хлопец. Он никуда ранен не был. Подхватился на ноги, просит:

– Паночки, не убивайте меня! Убили мою мать и сестёр, пустите меня живого.

Они что-то по-немецки, что-то между собой поговорили, раздался выстрел из пистолета, и он мёртвый упал на меня.

Песку немного насыпали, и я стал задыхаться. Думаю, буду вылазить, нехай добивают, очень тяжело задыхаться. Весь мокрый, как из речки. Раз приподнялся, потом другой раз, и уже я без сознания. Потом как-то напрягся – ну, тогда я был сильный, молодой, – приподнялся, те комья раздвинулись, и мне стало легче дышать.

И лежу я, слушаю. Не слышно, чтоб кидали… Сколько лежал – не знаю. Потом ещё пошевелился, высунул лицо и слышу – уже в том конце выстрелы слышно. Полежал я, пока стемнело. На ноги не подымался и говорю:

– Вставайте, кто живой. Немцев уже нема, ушли.

Никто не отозвался. Нас было тут, в этом конце деревни, сто пятьдесят душ, а только я один остался… Порвал на себе рубашку, обмотал рану и пошёл в лес…

В лесу я пролежал трое суток. «Ну, думаю, пойду в деревню Копти, если убьют – кто-нибудь землёю присыплет, а то как в лесу умру – то звери кости только будут таскать». Пришёл я рано в деревню Копти и не узнал её – она для меня уже переменилась, совсем другою стала. Знаю я, что тут Копти, собаки лают из Малой Воли, а Коптей не узнаю. Постоял я и опять пошёл.

Потом нашёл я наших, которые поутекали из Козловщины, встретились мы с ними. Пришли мы с соседом в Копти, и там я уже остановился.

Лёг я у Виктора Косача и пролежал шесть дней. Потом Копоть Алексей, который служил когда-то в польской армии санитаром, сделал мне перевязку…»

Прошло больше двадцати пяти лет между тем первым, запротоколированным, и этим, записанным на магнитофонную ленту, рассказом Ивана Павочки, но время не стёрло в памяти рассказчика огненных и свинцовых следов. В рассказе 1971 года Иван Иосифович рассуждает о том, что каратели, мол, не смогли разбить партизан и «с этой ненавистью» взялись мстить мирным жителям. В те дни он не мог, конечно, знать, что 11 ноября 1942 года главное командование фашистской армии издало специальный секретный документ «Инструкция по обращению с бандитами и их пособниками», в 83 пункте которого рекомендовалось: «В обращении с бандитами и их добровольными пособниками проявлять крайнюю жестокость… Сама жестокость мер и страх перед ожидаемым наказанием должны удерживать население от помощи и содействия бандам»[57]. Вслед за этой инструкцией начальник Генштаба вермахта Кейтель издал приказ. В пункте первом этого приказа он написал, что придерживаться международных соглашений и принятых обычаев ведения войны – не надо. «Эта борьба не имеет больше ничего общего с солдатским рыцарством или положениями Женевской конвенции… Войска правомочны и обязаны без всяких ограничений использовать в этой борьбе любые средства, в том числе против женщин и детей, лишь бы это привело к успеху»[58]. Второй пункт: «Ни один немец, участвующий в борьбе с бандами партизан, не должен быть привлечён к дисциплинарной ответственности или к военно-полевому суду…»[59]