Я из огненной деревни

«…Подворье это, – вспоминает Василь Антонович Кая, – было очень большое, огороженное хорошо. И они начали сгонять туда весь скот, и лошадей, и коров – всё вместе. А у того хозяина да были ульи. Скотина их разломала. Вылезли эти пчёлы – как нападут на весь этот скот! И на людей! И на немцев! Они шинелями головы позакрывали да с этого подворья ходу. А мы этих пчёл не чувствуем, кусают они или не кусают. Выбежали мы, подростки, на улицу и думаем: «Куда бежать, куда тут денешься?..» Поговорили и пошли назад в деревню, туда, где все…

А комиссар, который из Лунной, немецкий, он стоял впереди, и мы его начали чуть-чуть вот так обходить. А он заметил, что весь скот пошёл по полю, и зовёт нас. Свистит – зовёт к себе. Мы вернулись. И показывает он нам: «Берите всё это и гоните туда, где паром». Ну, хорошо. Мы это раз-два разбежались, думаем, что, может, так и удерём. Ага, только мы успели туда-сюда, а немцы заметили нас, что это мы же, что убежали с подворья. Он – за нами. Бежит, бежит, свистит. Страшно как-то.

Мы остановились все – и назад. Только уже не на то подворье он загоняет нас, а на соседнее. Тогда были у нас хутора, двор от двора далеко.

Стоим мы на подворье, а тот немец, который нас загнал сюда, ушёл. А потом подъезжает комиссар, – он ехал на бричке, – соскочил с брички и к нам. Начал на нас кричать что-то и показывает опять: «Паром!» И мы тогда рассыпались кто куда. Я не знал, примерно, где мой брат. Только мы остались с одним другом – мы вместе с ним в школу ходили. Мы с ним пару коров взяли, прём по житу: чтоб хоть не заметили немцы, что мы удираем. Брытько Виктор друг мой звался. Догнали мы этих коров до леса и тогда этих коров бросили. В лесу мы снова разбились с моим товарищем… И мы с ним сидели в лесу: он – себе, а я себе – четыре дня. Боялись выходить… Уже есть хотелось, дождь, но куда же там… Подойдёшь к шоссе – машины едут, опять в лес удерёшь…»

Разлучиться с родителями, с братом, разбиться, говоря поместному, с другом, отбиться от людей…

Меньшой Кая, Миколай Антонович, тоже страдал от разлуки с родителями и с братом и от своей потерянности в этом знакомом и вдруг – чужом, таком обезумевшем мире:

«…Как начали пчёлы жалить этот скот, – вспоминает Миколай, – некуда ему деваться. И начал он, этот скот, по нам топтаться… И не знаем мы, куда нам деваться. Кони сломали забор, и весь этот скот пошёл, куда кому ровно, по всему полю.

«Брат мой, видать, уже удрал, – думаю я. – Как бы это и мне до леса добежать». Вижу, брат мой с товарищем до леса добежал. Как бы это и мне! Добегаю я в лес, туда к Неману, и иду себе, будто корову гоню. Только я хотел уже спрятаться, а тут меня снова тот немец, который караулил, схватил за шиворот, и назад в деревню. Что ж мне делать? Кто был из моих товарищей – все поудирали, а я один остался… И ещё, гляжу, захватили одного моего товарища. Я этому товарищу говорю:

– Костя, давай будем проситься, може, нас пустят.

А он говорит:

– А я и проситься не буду, и говорить ничего не буду.

Потому что мы уже оба обмерли от страху. Пригнал нас тот немец назад в деревню. Уже вся деревня горела. Машины начали уже разъезжаться. А цепь делала прочёску.

Видим – один человек через окно выскочил, а немцы – за него. И уже не стреляли, а живьём в огонь бросали. Ну, ничего я так не боялся… Думаю, нехай меня уже убьют, но только б в огонь не бросали живого.

И он меня не стрелял, тот немец, а вёл туда, где горело, чтоб в огонь бросить. Говорю я своему товарищу:

– Костя, бросит он нас живых в огонь.

И привёл он нас на то самое место, откуда мы удирали. И тут идёт какой-то офицер или кто он. Поманил нас пальцем к себе. А он умел по-польски говорить. Говорю я ему:

– Пане, я не отсюда, я из Сухинич. Тут нас убивают, а мне надо домой идти.

Немец, который нас пригнал, заряжает винтовку, чтоб застрелить меня. А этот, что встретил нас, погрозил ему палкой и отпустил меня. Я отошёл немного, а потом вернулся:

– Пане, говорю, это мой товарищ Костя. Отпустите и его. Он тоже из Сухинич, Костя Бородавка. Коров пас, нанятый в Княжеводцах.

И немец нас отпустил. Когда мы шли, дак Костя даже мне свой карандашик отдавал… Теперь он далеко, в России. Женился здесь. А чашником[39] меня, небось, не взял…»

Отец троих детей, знатный кузнец и электросварщик в колхозе «Светлый путь», Миколай Антонович Кая, поселился и живет в Сухиничах, в той соседней деревне, которую назвал родной в минуту смертельной угрозы.

Сидит он с нами в новом колхозном правлении и неторопливо рассуждает:

– Теперь люди завидуют, что дом хороший я себе сделал. А не говорят, сколько я нагоревался!..