Я из огненной деревни

Вопрос: – А что это за женщина была та, что на вас указала?

– А её нема, её расстреляли. Жила тут в нашей деревне такая, видимо, думала что-то, настроена так была. Потом её расстреляли немцы, – потому что она указала сестру одного полицейского. В тот же день её убили, как и всех, но её последнюю: полицейские настояли…»

Матери Василя Ивановича, когда она переносила его, ещё живого подростка, было, он сказал, около шестидесяти. Нам и не подумалось, что она ещё может быть жива, потому и не спросили об этом. Василь Иванович сказал сам. Жива, здорова. В своей хате, рядом с ним. И мы конечно же попросились туда.

Домне Васильевне восемьдесят восьмой. А она ещё, как испокон говорится, дай бог всем добрым. Застали мы её в саду сына, около ульев, в тени, которая всё же не спасала от полудённой духоты.

– Пчёл стерегу, – сказала бабуля. – Никого дома нема. Комары тут заели.

Рой не удерёт – старая хозяйка на посту. Ещё на удивление подвижная и разговорчивая. Василь Иванович остался в саду, а она повела нас в свою хату, что немного поодаль от сыновой.

– Всё я вам, хлопчики, расскажу, всё подробно.

И рассказала. То сидя немного, то вставая, жестикулируя, меняя голос, когда подражала кому-то, то возвышая его, то переходя почти на шёпот, когда ей снова было горько и страшно – так, как тогда.

«…Было собрание перед этим днём, перед Первым маем, партизане его проводили. Отряд Данилы Райцева. Собрание провели, партизане ушли, только наши остались.

Назавтра чуть свет… Я всегда выхожу и всё слушаю, что где стукают, где стреляют… Вышла и думаю: «Господи, что это такое, что что-то блестит перед нами?» Разглядела, а это немцы в касках своих, и светлая одёжа на них. Пробежит и завалится, пробежит и завалится… Через несколько время они меня заметили и начали палить. Я назад в хату.

– А детки, говорю, а немцы пришли!

А старик мой кричит:

– Тебе всё немцы! Сиди ты, коли сидишь. Тебе всё немцы.

А я кричу:

– Скорей, немцы!

А они с горы и оттуда вон начали палить – как раз в нашу хату… У меня ж была семья: старик, я, три мальца, одна дочка была уже замужем.

– Ложитесь на полу около печи!

И правда, полегли все. И лежали. А они уже так били по хате, так били – всё посекли, и печку… Били с двух сторон из пулемёта. А тогда они видят, что нет никого, что не выбегают, не бегут, так прямо к нам в хату. Мы тогда ещё там жили, где школа, где липы растут.

– Матка, паризан, паризан!..

А я руки сцепила, стою вот так и говорю:

– Нема партизан.

Они и на чердак, они и всюдых, под полом – всюдых лазят искать. А что тут искать, когда полная хата дыму.

– Выбирайтесь, выбирайтесь!

Выгнали нас на дорогу и поставили. Кругом окружили, кругом. Погнали. Старика прикладом в спину, прикладом в спину… Меня, правда, тогда не били – не буду говорить понапрасну. А старика били… Только мы подходим туда, на гору, где магазин там был, гляжу – бежит баба и кричит:

– А людечки ж мои, а батеньки ж мои, а что ж вы наделали, а вы ж мою дочку убили!..

Тут один подбежал да трах ей сразу, дак она уже и лежит…

И ведут людей, и ведут, и бьют наповал. Кого от озера ведут. Тогда прятались в озеро.

Гляжу: о, господи, мой старик коня запрягает! Запряг старик коня, положили пулемёт на телегу ему, а тогда к возу его самого за руку привязали. И погнали. Тут гляжу: коров гонят, турят отсюда, забирают, забирают…

Тогда ракеты стали бросать. Ракеты побросали, бросили расстреливать уже. И побежали. А там уже, в Малгатях, подожгли. И людей, людей, кого живьём сожгли, кого убили – всех порешили, всю деревню порешили.

Вопрос: – Вас всех поставили? Сын говорил. А мужчин отвели от вас?

– Всех, всех поставили. Сынов отвели, около другой постройки поставили. А я вот так села. (Бабуся показывает, легко сев на полу.) Одного внучонка взяла вот сюда, а другого, меньшого, вот сюда положила. И сижу. И приказ нам дали: «Если не будете давать знать в Смоловку, когда партизане приходят, – всех порешим». Ну, кто ж ему будет что говорить?.. Я видела, как мою мать, родную мою, невестку с трём детям… И была в положении, последнюю недельку ходила уже. И мать. Стоит на дороге… Один полицай, из Загузья, хлопает по плечу её, невестку:

– Проска, говори, где твой Евхим?

А его забрали по второй мобилизации, нет дома. Один брат был в партизанах, меньший, а тот, старший, Евхим, ушёл. А эта жёнка старшего. Не сына моего, а брата. Я думала так, что он ей ничего не сделает, – свой ведь, из Загузья. А он и будет бить их. Старуху, семьдесят лет уже было, и невестку… И за что же он их?..

А сама я с места не слезу, никуда. Мы сидим у стены, а они – на дороге.

Тогда же, кто остался живой, побежали, а я с места не слезу. И вижу уже, что мои-то лежат. Вот подбегает ко мне одна женщина:

– Домнутка моя, а твой же Васютка живой! Просит пить.

А я говорю:

– А жива ли моя мамка?.. (Плачет.) А что делать мне?