Я из огненной деревни

– Разговаривают сами тихонько, дышит ли кто, слушают. Ну, вышли уже последний раз, говорят, что «капут», а мы ведь слышим. Мы уже, притаившись, лежим. Ну, что? Не слыхать. Хату запалили. Там, на чердаке, сено было, что ли – оно стало заниматься уже. Мама встаёт. Тут убитые на ней лежат. Дёрг, дёрнула ноги эти! – она почувствовала уже, что в ногу попало – стала вырываться.

– Ну, ещё раз попробую – если вырвусь, то пойдём, а не то гореть будем.

А мы говорим:

– Мамочка, мы лучше гореть будем!..

Да сразу с себя всё раздевать, одежу. Она не дала нам раздеваться, говорит:

– Не, подождите, може, выйдем.

Ну, и стали выползать. Ну, мы вышли. Мама прошла ещё:

– Кто жив – за мной.

Ну, мы вдвоём с братом идём. Дети. Мне девять, а брату было восемь лет, что ли. Ну, вышли. Она говорит:

– Кто жив – за мной!

Мы вышли, видим, отец вышел. Ранетый. Рука правая и тут вот, в шею его ранили. Ну, выползли, жито было у нас на усадьбе, – по житу. Мама уже стала сознание терять: стала от нас утекать. Дак мы по крови её найдём… (Плачет.)

Я не могу рассказывать…

Она жить хотела ещё. И сознание теряла… Хаты горят, солнце заходит… В леску хата одна осталась – дак уже в ту хату все сползались, кто живой. Дак мама говорит:

– Уже идите, може, где коляску какую, меня завезите.

Пошёл брат этот меньшой – ну, это ж ребёнок, – пошёл в ту хату, там и сел. Пошла я. Мне уже тоже свету не видно: я же в лицо ранета. Коляски там нема. Мама сгореть хотела – поползла к огню, а её кто-то оттащил. Снова поползла. Посбивала коленки, ползая. И шел Биськов Яков (он живой теперь) – он её нёс, до дороги пронёс. Это с километр будет от той хаты. А потом другой донёс, ну, и собрались в ту хату. Все ранетые.

У кого была родня – те забрали своих. А у мамы сёстры были далеко, они пока услышали… По лесу мы скитались. Потом уже коляску нашли: удирают в лес – и мы её на коляску. А отец ранетый тяжело, он оставался один в том доме. Ну, тут уже говорят, что немцы идут, танки по лесу – деваться некуда. Бегут – куда кто, в болото… Ну, мы ушли все, а он… Он сам себе смерть сделал… Надо плакать нам снова… Остались мы. Мама ведь ранета, а ещё ж и пацаночка родилась после того. Сидеть некогда, я говорю:

– Мамочка, пойдём в Воровское. Я дорогу запомнила. Ночью сходила раз и запомнила. Их завела в Воровское. Только завела, и в то утро немцы в Воровское пришли. Ну, и нас выгнали. Выгнали в беженцы, гнали, а мы ещё утекли. За Кузьковичами, в лес. Поутекали. Жили там с неделю, что ли. Окоп выкопали. Ну, всё равно нас немцы половили в лесу. И погнали. Жили мы в Ямном – за Быховом. А затем – в Подкленье, а потом – в блиндажах. И зимой. Пока и война закончилась…»

Голос рассказчицы – всё тише, а боль кричит всё сильней…

Тридцатый

«Конаши – деревня в Городокском р-не Витебской области, «л на берегу оз. Плав. Центр сельсовета и колхоза «Родина».

1100 жителей, хозяйств 34. Нач. школа, клуб, б-ка, магазин. С деревнями Малгати (43 ж., хоз. 18) и Городок (67 ж., хоз. 19) фактически образует один населённый пункт.

В Вел. Отеч. войну около К. базировалась 1-я партизанская бригада (командир М. Ф. Шмырёв). Во время карательной операции 1.5.1942 нем. фашисты расстреляли 30 жителей д. Городок. В д. Малгати сожгли живыми 69 жителей.

В. И. Щемелёв».

В Конаши мы добрались поздним утром 14 июня 1972 года. Пятый том Белорусской советской энциклопедии, откуда взята справка об этой деревне, тогда еще только печатался. О Конашах мы вообще услышали впервые в тот день, в райисполкоме, и знали только, что там среди расстрелянных карателями живой остался один человек, теперешний председатель сельсовета Щемелёв.

В скупой справке, как теперь нам известно, написанной для энциклопедии этим человеком, не сказано, что среди тридцати расстрелянных тридцатым был именно он сам, Василь Иванович.

От Витебска до Конашей, через районный центр, – восемьдесят километров. Однако в словах «мы добрались» – нет преувеличения: имеются в виду последние километры низинной дороги, лесной, полевой да сельской, страшно разболоченной за несколько дней бесполезно щедрых дождей.

На такой дороге мы и встретили нужного нам председателя сельсовета. Ехал куда-то на мотоцикле.

И вот сидим в его кабинете, как будто опустившись в светлую тишину, после дождей вновь залитую солнцем. Тишину эту ещё более подчёркивает время от времени далекий гул какого-нибудь земного или, ещё реже, небесного мотора. И не слыхать из ольховых кустов соловьиной песни, которая и тут нас встретила, как будто всё одна, та самая всюду. Всё это теперь за окнами, где млеют в припаре старые сосны и густо буйствует над болотинкой ольшаник. А в нашей светлой тишине невидимо гудит растерянная оса и шуршит на столе магнитофон.

Василь Иванович, чернявый, степенный мужчина, рассказывает.