Я из огненной деревни

Говоря это, бабуля Домна знает, что у других людей, в других семьях было ещё хуже, чем с ними, Щемелёвыми. Старик её, привязанный тогда к возу, чтобы не утёк, удрал-таки из Смоловского гарнизона. Войну пережил и умер своей смертью, в своей хате. Живы обе дочки, Анька и старшая, Александрина, также в Витебске, при своих детях живут. А с нею младшенький её, Василь, которого она дважды, когда малым, а когда раненым, выносила на руках. Живёт сынок, хорошо живёт, и люди добрые уважают, и в хате, что в улье, людно да весело – пять дочек! Трое уже в люди вышли, да лето вот началось святое – теперь все тут к бабке соберутся – и дети, и внуки, и правнуки.

– Девять правнуков у меня, – с гордостью говорит бабуся. – А уже внуков!..

Даже рукой махнула – сколько их.

Пока мы сидели в бабусиной хате, записывая её рассказ, Василь Иванович не просто стерёг своих пчёл. Вдвоём с нашим шофёром они похозяйничали около одного улья, и, когда нас после, уже из сада, пригласили в сынову хату – на столе был горячий мёд в сотах и холодное, из погреба, молоко. Был чёрный хлеб, дышала паром картошка, был холодник, было масло и творог. В хате, как добрый дух, незаметно появилась, придя с поля, хозяйка, моложавая мать пяти дочек, две из которых, младшие, что ещё при родителях, были в школе.

Было и главное, в этой укромной, светлой белорусской хате – такой желанный, так дорого купленный мир, было не просто гостеприимство, а мудрая человеческая искренность, о чём, понятно, не говорилось, что чувствовалось душой.

Бабуля Домна снова была на посту, около пчёл. Хозяйка тоже – с работы и снова на работу. Людей покормит и пойдёт. И хозяин должен же был куда-то сегодня поспеть, только по делу с нами остался.

Несколько слов еще о нём – его слов, скупых и скромных:

«…В сорок третьем году, летом, поймали нас в поле, собрали снова в деревне. И тут один из полицейских снова выдал партизанские семьи. Нас тогда, Щемелёвых, двенадцать человек за брали. Мы с братом, мать с отцом, сестру с тремя детьми и тётку. И еще одна тётка была, тоже с тремя. И завезли нас в Городок, в тюрьму посадили. Кто был помоложе, сестра и тётка, тех отправили в концлагерь, а нас, старых и малых, в полицейский гарнизон. И жили мы там до зимы сорок третьего года, пока нас не освободила Красная армия.

А после вернулись и стали жить. Мне было тогда пятнадцать лет, но людей не было – меня поставили бригадиром. И двенадцать женщин было трудоспособных людей. Ни тех коней, ни того ничего больше не было. Так подымали колхоз…»

Коротко, сухо, почти как в той справке, с которой мы начали рассказ о тридцатом.

Без детей

1

Минская область. Восточная, лесная часть Слутчины.

Две небольшие деревни с одинаковыми названиями – Адамово, Первое и Второе, неподалёку одна от другой. Разъезжая на этот раз с районным провожатым, мы не плутали и в этих местах, у нас были точные адреса нужных людей. В Адамово Второе заезжали дважды, первый раз не застав человека дома. В Адамове Первом нам назвали «ещё одну женщину», которой не знал наш молодой провожатый, – она живёт как раз в Адамове Втором. И мы поехали туда в третий раз.

Пока мы петляли просёлками меж двумя деревушками, – кстати, их зовут здесь застенками, – на окраине Адамова Второго, на лужке, старая женщина сначала гребла, а потом копнила сено. А солнце уже заходило, и она спешила. Третий раз въезжая в ту же улицу, мы спросили у этой женщины, где тут живет Мария Тарасовна Хотька. И очень простое чудо произошло: это была как раз она, тот нужный нам человек, которого мы могли вблизи не увидеть, не услышать, даже и не подумать, проезжая мимо, что и ещё одна страничка народной трагедии таится именно в этой душе.

Когда мы сказали Марии Тарасовне, что нам надо, она приставила грабли к незавершённой предпоследней копне и повела нас в хату. Мы присели у стола.

«…Я, мои детки, малость недослышу… Я вам буду рассказывать, как было.

У меня было две девочки, одной было два годика с половиной, а другой – полтора. А моя сестра вот тут жила, через улицу. У неё тоже была девочка, в школу ходила уже. И она делала моей девочке чулочки шерстяные. Пришла этот чулочек мерить моей девочке да говорит:

– Ой, дядька, – моему мужу, – немцы на Случи мост делают, переправляются сюда.

Я говорю:

– Неужели?

А она:

– Правда! В застенке говорили.

Ну, и эта девочка померила этот чулочек и ушла. Я говорю своему – его Мишей звали, моего человека:

– Миша, а как бы нам куда из дому уехать? Ну, вот же кусты рядом…

И только, мои вы детки золотые, как это вот мы с вами говорим, – уже выстрел. Уже люди, кто на конях, из того уже Адамова, из Первого, летят сюда. С травинки – выстрел. Тут упал один… Он так упал, его не убили… Ой, пули свищут… Разбили мне стекло в окне. Пуля разбила. Всё уже – немцы тут. Окружили…

Но мой ещё человек из застенка уполз в лес. Вот.

Приходит моя сестра да говорит:

– Знаешь что, Манька, – мне это, – дети твои будут там с моими меньшими. – Там у неё хлопец был и девочка та, что чулочек, я говорила, приносила мерить. – Нехай, говорит, они будут там.